– Наш.
Я ничего не понимаю.
– Он возвращает нам Бишемский приорат?
– Да, – отвечает Монтегю. – Он позвал меня к себе в часовне. Я поднялся на королевскую галерею Хэмптон Корта, где он сидит выше всех в своей личной комнатке, откуда виден алтарь. Он читает и подписывает бумаги, пока священник внизу служит мессу. В кои-то веки он молился, а не работал. Он перекрестился, поцеловал четки и повернулся ко мне с любезной улыбкой. Сказал, что молился за душу Джейн, и спросил, не окажешь ли ты ему услугу, восстановив приорат как его пожертвование на помин ее души.
– Но он закрывает церкви по всей стране, ежедневно! Роберт Аск и остальные, сотни людей, отдали жизни, пытаясь спасти монастыри.
– Теперь он хочет один восстановить.
– Но он сказал, что чистилища не существует, зачем поминать душу?
– Видимо, для Джейн и для себя самого ему это нужно.
– Кромвель лично назначил ложного приора и закрыл наш приорат.
– Теперь все повернется вспять.
Сначала я просто поражаюсь, а потом понимаю, что мне дан величайший дар, какого может желать набожная женщина: приорат моей семьи возвращается ко мне.
– Это для нас большая честь.
Мысль о том, что мы снова откроем нашу прекрасную часовню, что монахи запоют хоралы, эхом отдающиеся на галерее, что хлеб святого причастия снова встанет за алтарем в сверкающей дарохранительнице, а перед ним будут гореть свечи, озаряющие через окна тьму жестокого мира, наполняет меня благоговением.
– Он в самом деле это позволит? Из всех приоратов и монастырей Англии, закрытых им, он позволяет воссиять этому свету? Нашей часовне? Где висят знамена с белой розой?
– Да, – с улыбкой отвечает Монтегю. – Я знал, как много это будет для тебя значить. Я так рад, леди матушка.
– Я верну туда красоту, – бормочу я.
Я уже представляю знамена, снова висящие над алтарем, тихий шорох, с которым люди заходят в церковь слушать мессу, дары у дверей, гостеприимство для путников, мощь и тишину места молитвы.
– Всего одну, маленькую, но я могу восстановить церковь в Бишеме. Это будет единственный приорат в Англии, но он будет стоять и бросать малый отблеск святого света во мрак Генриховой Англии.
Гринвичский дворец, Лондон, Рождество 1537 года
Монтегю и я, взяв с собой пажом моего внука Гарри, посещаем Гринвич, чтобы отнести королю дары, и обнаруживаем, что двор все еще в трауре по королеве Джейн. Это самое тихое Рождество из всех, что я видела. Но король принимает наши подарки с улыбкой и желает нам счастливых праздников. Он спрашивает меня, видела ли я принца Эдуарда, и разрешает навестить малыша в детской. Говорит, что я могу взять с собой внука, и с улыбкой кивает Гарри.
Страхи короля за сына болезненно очевидны. У дверей стоит удвоенный караул, войти без особого письменного разрешения нельзя. Никому, даже герцогу. Я восхищаюсь ребенком, он выглядит сильным и здоровым, и вкладываю в руку кормилицы золотую монету, говоря, что буду молиться о его здоровье. Когда я его покидаю, он кричит, требуя, чтобы его покормили; настоящий Тюдор, громко взыскующий желаемого.
Выразив уважение, я вольна отправиться в покои принцессы. У нее свой маленький двор, с ней ее дамы, но, увидев меня, она вскакивает и бежит ко мне, и я обнимаю ее и прижимаю к себе, как всегда.
– А это кто же?
Она смотрит на Гарри, который опустился на колено и прижал руку к сердцу.
– Мой внук Гарри.
– Я мог бы вам служить, – не дыша, произносит он.
– Я была бы рада, если бы вы мне служили.
Принцесса протягивает ему руку, он поднимается и кланяется с ошеломленным личиком: он боготворит свою героиню.
– Ваша бабушка скажет, когда вам можно будет присоединиться к моей свите, – говорит принцесса. – Полагаю, вы нужны дома.
– Дома от меня никакого проку, я ничего не делаю, меня не хватятся, – отвечает Гарри, пытаясь убедить принцессу, но ему удается только рассмешить ее.
– Тогда вы придете ко мне, когда станете полезным и работящим, – говорит она.
Она ведет меня в личные покои, где мы остаемся одни и я могу насмотреться на ее бледное лицо, вытереть слезы с ее щек и улыбнуться ей.
– Мое дорогое дитя.
– О, леди Маргарет!
Я сразу вижу, что она плохо ест, у нее под глазами тени, и она слишком бледна.
– Вы нездоровы?
Она пожимает плечами:
– Все как обычно. Я так горевала о королеве. Была так потрясена… Не могла поверить, что она вот так умерла… на какое-то время я даже усомнилась в своей вере. Не понимала, как Господь мог ее забрать…
Она прерывается и прижимается лбом к моему плечу, а я нежно глажу ее по спине и думаю. Бедное дитя, лишиться такой матери, а потом полюбить и потерять мачеху! Эта девочка проведет остаток жизни в отчаянных поисках кого-то, кто достоин доверия и любви.
– Надо верить, что она с Господом, – мягко говорю я. – И мы служим мессы за упокой ее души в моей собственной часовне в Бишеме.
При этих словах принцесса улыбается.
– Да, король мне говорил. Я так рада. Но леди Маргарет! Другие аббатства!
Я нежно прикладываю палец к ее губам.
– Знаю. Много о чем мы скорбим.
– Вы получали известия от сына? – шепчет она так тихо, что мне приходится наклониться, чтобы расслышать. – От Реджинальда?
– Он заручался поддержкой для паломников, когда они заключили мир и пошли на соглашение с вашим отцом, – говорю я. – Когда он получил известие об их поражении, его вызвали обратно в Рим. Теперь он там, ему ничто не грозит.
Она кивает. В дверь стучат, потом заглядывает одна из новых служанок.
– Сейчас мы не можем говорить, – решает принцесса. – Но когда будете ему писать, скажите, что со мной хорошо обращаются и, по-моему, я в безопасности. А теперь, когда у меня появился братик, отец в мире со мной и моей сводной сестрой, Елизаветой. У него наконец-то есть сын. Возможно, он сможет быть счастлив.
Я беру ее за руку, и мы выходим из комнаты к ее дамам – кто-то из них друг, кто-то шпион, но все встают и делают реверанс. Я всем одинаково улыбаюсь.
Замок Уорблингтон, Хемпшир, лето 1538 года
Я провожу лето в своем доме в Уорблингтоне. Двор проезжает неподалеку, но в этом году рыцарь-вестник не прибывает к нам, чтобы убедиться, что я смогу принять большое общество. Король не хочет останавливаться, хотя поля так же зелены и обширны, а леса так же полны дичи, как когда он говорил, что это его любимый дом в Англии.
Я смотрю на большое крыло дома, которое построила для удобства королевы Катерины и ее молодого мужа, и думаю, что зря тратила и деньги, и любовь. Деньги и любовь, потраченные на Тюдоров, всегда потрачены зря, ведь этого Тюдора так любила мать, так баловали мы все.
