Епископ Фишер нашел ему место, безопасное, такое, где его будут кормить и учить. Я это приняла. Больше я ничего для мальчика сделать не могу. Но когда я думаю о своем беззаботном сыне там, где единственный звук – это тиканье часов, возвещающих время следующей службы, мое горло против воли сжимается и глаза туманятся от слез.
Мой долг – разрушить свой дом и семью, которые я с такой гордостью создавала, став новой леди Поул. Я приказываю всем домашним и усадебным слугам собраться в большом зале и говорю им, что для нас настали тяжелые времена и что распускаю их со службы. Я выплачиваю им жалованье до этого дня, больше ничего дать не могу, хотя знаю, что ввергаю их в нищету. Я говорю детям, что нам придется оставить дом, пытаясь улыбаться и представить это как приключение. Будет так интересно пожить где-то еще. Я запираю Стоуртонский замок, куда муж привез меня невестой, где родились мои дети, и оставляю Джона Литтла исполнять обязанности бейлифа, собирать подати и штрафы. Две трети он будет отсылать королю, треть – мне.
Мы уезжаем из дома: Джеффри я везу на руках, сидя на седле позади Джона Литтла, Урсула на маленьком пони, а Реджинальд, кажущийся крохотным, на гунтере брата. Он хороший наездник, ему досталось от отца умение обращаться с людьми и лошадьми. Ему будет не хватать конюшен и собак, жизнерадостного шума скотного двора. Я не могу заставить себя сказать ему, куда он направляется. Все думаю, что в пути он спросит, куда мы едем, и я наберусь мужества сказать, что нам придется расстаться: Урсула и Джеффри поедут со мной в один дом божий, а он в другой. Я пытаюсь себя обмануть, будто он поймет, что это – его предназначение, пусть и не то, которое избрали бы мы, но неизбежное. Но он доверчиво не спрашивает. Он полагает, что мы останемся вместе, ему не приходит в голову, что его могут отослать прочь.
После отъезда из дома Реджинальд держится тихо, Джеффри радуется путешествию, а Урсула поначалу веселилась, но потом начинает хныкать. Реджинальд ни разу не спросил меня, куда мы едем, и я начинаю думать, что он каким-то образом уже узнал, что он хочет избежать этого разговора, как и я.
Только в последнее утро, когда мы едем по дорожке вдоль реки в сторону Шина, я говорю:
– Скоро будем на месте. Это твой новый дом.
Реджинальд, сидящий на пони, смотрит на меня снизу вверх.
– Наш новый дом?
– Нет, – коротко отвечаю я. – Я поселюсь недалеко, за рекой.
Он молчит, и я думаю, что он, возможно, не понял.
– Мы с тобой часто жили врозь, – напоминаю я. – Когда мне нужно было уезжать в Ладлоу и я вас оставляла в Стоуртоне.
Реджинальд смотрит на меня, широко распахнув глаза. Он не говорит: «Но тогда со мной были братья, и сестра, и все, кого я знал с рождения, а в детской была няня, и учитель занимался с братьями и со мной». Он просто смотрит на меня, ничего не понимая.
– Ты ведь меня не оставишь одного? – в конце концов спрашивает он. – У чужих? Мама? Ты ведь не оставишь меня?
Я качаю головой. Я едва могу заставить себя говорить.
– Я буду тебя навещать, – шепчу я. – Обещаю.
И вот мы видим высокие башни приората, ворота открываются, и сам приор выходит со мной поздороваться. Он берет Реджинальда за руку и помогает ему спешиться.
– Я буду приезжать повидаться с тобой, – обещаю я, сидя на лошади и глядя вниз на золотую корону его склоненной головы. – А тебе позволят навещать меня.
Стоя рядом с приором, он кажется очень маленьким. Он не вырывает руку, не сопротивляется, но поднимает ко мне бледное личико, смотрит на меня темными глазами и отчетливо произносит:
– Миледи матушка, позвольте мне ехать с вами, с братом и сестрой. Не оставляйте меня здесь.
– Ну, ну, – твердо говорит приор. – Пусть не возвышают голос дети, которым надлежит всегда молчать при тех, кто старше и лучше их. И в этом доме ты будешь говорить лишь тогда, когда тебе велят. Тишина, святая тишина. Ты научишься ее любить.
Реджинальд послушно прикусывает нижнюю губу и больше не произносит ни слова; но продолжает смотреть на меня.
– Я буду к тебе приезжать, – беспомощно говорю я. – Тебе здесь будет хорошо. Это славное место. Ты будешь служить Богу и церкви. Ты будешь тут счастлив, я уверена.
– Доброго дня, – произносит приор, намекая, что мне пора. – Что нужно сделать, лучше делать быстрее.
Я разворачиваю лошадь и оглядываюсь на сына. Реджинальду всего шесть, он кажется очень маленьким рядом с приором. Он бледен от страха. Он послушно молчит, но его маленький рот беззвучно складывается в слово «мама».
Я ничего не могу поделать. Ничего не могу сказать. Я разворачиваю лошадь и уезжаю.
Сайонское аббатство, Брентфорд, к западу от Лондона, зима 1506 года
Мой мальчик, Реджинальд, учится жить в тени и тишине, как и я. В Сайонском аббатстве, которым управляет орден бригитинок, нет молчальников, сестры даже ездят в Лондон учить и молиться; но я живу среди них, словно дала обет молчания, как мой мальчик. Я не могу говорить о своей обиде и горечи, а кроме горького и обидного, мне сказать нечего.
Я никогда не прощу Тюдорам это горе. Они прошли к трону по крови моих родичей. Они вытащили моего дядю Ричарда из грязи Босуортского поля, раздели донага, бросили через седло его собственного коня, а потом зарыли в безвестной могиле. Моего брата казнили для того, чтобы король Генрих чувствовал себя увереннее, моя кузина Елизавета умерла, пытаясь родить ему еще одного сына. Меня отдали замуж за бедного рыцаря, чтобы унизить, а теперь он умер, и я пала ниже, чем, казалось мне, может пасть Плантагенет. И все это – все! – лишь ради того, чтобы узаконить их право на трон, который они, как бы то ни было, захватили.
Но очевидно, что Тюдорам их завоевание и наше подчинение принесло немного радости. С тех пор как умерла его жена, наша принцесса, король не уверен в своих придворных, тревожится из-за подданных и страшится нас, Плантагенетов из дома Йорков. Он несколько лет засыпает деньгами императора Максимилиана, чтобы тот выдал моего кузена Эдмунда де ла Поула, претендента Йорков на трон, и отослал его домой на смерть. Теперь я узнаю, что сделка заключена. Император берет деньги и обещает Эдмунду, что ему ничто не угрожает, показывая письмо короля, сулящее безопасность. Письмо подписано самим королем. Это залог того, что Эдмунд может вернуться домой, ничего не опасаясь. Эдмунд хочет верить обещаниям Генриха Тюдора, он полагается на слово короля-помазанника. Он видит подпись, проверяет печать. Генрих Тюдор клянется, что Эдмунда ждет безопасная дорога и честная встреча. Эдмунд – Плантагенет, он любит свою страну и хочет вернуться домой. Но едва он минует решетку замка Кале, его берут под стражу.
С этого начинается череда обвинений, которая пройдет по моей родне, как ножницы сквозь шелк, и теперь я на коленях молюсь за них. Моего кузена Уильяма Куртене уже арестовали, теперь его обвиняют в заговоре и измене, моего родственника Уильяма де ла Поула жестоко допрашивают в камере. Кузен Томас Грей следующим оказывается за решеткой, лишь за то, что обедал со своим двоюродным братом Эдмундом де ла Поулом много лет назад, до того, как тот бежал за границу. Один за другим мужчины нашей семьи исчезают в Тауэре, их обрекают на одиночество и страх, их заставляют называть имена тех, кто звал их к обеду; их держат в этой мрачной тюрьме или тайно отсылают за море, в замок Кале.
