– Я подожду до обеда, – решает королева.
Я сижу с королевой, пока король не приходит с друзьями, чтобы сопроводить ее и ее дам к обеду. Я собиралась встретить Артура улыбкой, шепнуть ему предупреждение и увидеться с ним позже. Но когда распахивают двойные двери и Генрих входит в комнату – красивый, смеющийся – и кланяется королеве, Артур не следует за ним.
Я делаю реверанс, приклеив к лицу улыбку, как маску, и по моей спине бежит холодный пот. Все здесь: Чарльз Брэндон, Уильям Комптон, Фрэнсис Байан, Томас Уатт, все, кого я могу вспомнить, здесь, все на месте, все смеются какой-то своей шутке, о которой обещают рассказать, когда сложат о ней сонет; но Артура Поула нет. Моего сына нет, и никто об этом ничего не говорит.
Одна из девушек роняет книгу, которую читала, и наклоняется, чтобы ее поднять. Присев в глубоком реверансе перед королем, прижимает книгу к корсажу, подчеркивая любовь к науке и привлекая взгляд к теплой манящей коже шеи и груди. Я вижу блестящие темные волосы под французским чепцом и блеск золотого вензеля «Б» с тремя кремовыми жемчужными каплями, низко висящего у нее на шее; но король кланяется жене и вовсе не замечает девушку.
Дамы выстраиваются по ранжиру за королевой, я вижу Марию Болейн, пихающуюся локтями за место с Джейн Паркер, но, улыбаясь им, я повсюду ищу и не нахожу своего сына Артура; и я не знаю, где он нынче вечером.
Томас Мор ждет у дверей в обеденный зал, пока дамы и господа придворные занимают свои места, опустив мясистое лицо, погруженный в глубокую задумчивость. Он, верно, ждет своего хозяина кардинала, он может продумывать обвинение против моего сына.
– Советник Мор, – вежливо говорю я.
Он, вздрогнув, оборачивается и видит меня.
– Простите, что прервала ваши размышления. Один из моих сыновей ученый, и я видела его в глубокой задумчивости, совсем как вы сейчас. Он корит меня, если я его прерываю.
Мор улыбается:
– Я бы задумался, прежде чем прервать размышления Реджинальда, но на мой счет не тревожьтесь. Я просто замечтался. Но Реджинальду все же не следует корить мать. Сыновнее послушание – священный долг.
Он улыбается, словно сам себя насмешил.
– Так я все время говорю своим детям. Конечно, это правда, но дочь обвиняет меня в предвзятости.
– Вы что-нибудь знаете о других моих сыновьях, Монтегю и Артуре? – спрашиваю я. – Я сегодня не вижу здесь Артура.
И тут происходит худшее. Он смотрит на меня не с презрением за то, что вырастила предателей, он смотрит не с гневом за то, что я пытаюсь говорить о них с ним. Он смотрит с величайшим сочувствием, как смотрят на женщину, которая потеряла кого-то из близких. Пристальный взгляд его темных глаз говорит мне, что он считает меня матерью, лишившейся сыновей, той, чьи дети уже мертвы.
– Я был очень опечален известием о том, что лорд Монтегю арестован, – тихо произносит он.
– А Артур? Вы не сказали ничего об Артуре.
– Он изгнан от двора.
– Где он?
Он качает головой:
– Я не знаю, куда он направился. Если бы знал, то сказал вам, Ваша Милость.
– Сэр Томас, мой сын Монтегю ни в чем не виновен. Вы можете замолвить за него словечко? Можете сказать кардиналу, что он ничего не сделал?
– Нет, не могу.
– Сэр Томас, королю не следует внушать, что он может делать с законом, что пожелает. Ваш хозяин – великий мыслитель, мудрый человек, он должен знать, что королям следует жить по закону, как и всем их подданным.
Мор кивает, словно согласен со мной.
– Все короли должны жить по закону; но я думаю, этот король начинает понимать свою власть. Он понимает, что может менять законы. Нельзя убедить взрослого мужчину стать послушным, как дитя. Став мужем, может ли он снова сделаться ребенком? Кто прикажет королю, если он перестал быть принцем? Кто осмелится повелевать львом, который понял, что он больше не львенок?
Кардинал сидит по левую руку от короля за обедом, королева с другой стороны. Никто из наблюдающих за увлеченным разговором короля с кардиналом и случайными фразами, обращенными к королеве, не усомнится в том, кто теперь главный советник. Мужчины беседуют, сблизив головы, словно они одни.
Я сижу с дамами королевы. Они болтают, стреляя глазами в сторону друзей короля, голоса их звучат громко и манерно, головы крутятся по сторонам, они все время пытаются поймать взгляд короля, встретиться с ним глазами. Мне хочется схватить какую-нибудь, все равно какую, встряхнуть глупую и сказать: «Это не обычный вечер. Если у вас есть какое-то влияние на короля, вы должны использовать его ради моих мальчиков. Если будете с ним танцевать, скажите, что мальчики ни в чем не виноваты. Если вы такая глупая потаскуха, что будете с ним спать, то шепните ему на ухо в постели, чтобы помиловал моих мальчиков».
Я сжимаю зубы и проглатываю свою тревогу. Смотрю на короля и, когда он поднимает на меня глаза, слегка киваю, как принцесса, и посылаю ему теплую, исполненную уверенности улыбку. Его взгляд безразлично задерживается на мне на мгновение, а потом король отводит глаза.
После ужина нас ждут танцы и пьеса. Кто-то сочинил маску, потом устраивают поэтический турнир, на котором все по очереди сочиняют строки. Изысканное вечернее развлечение, и в другое время я бы сама придумала строку или рифму, чтобы сыграть свою роль при дворе; но сегодня я не могу совладать с мыслями. Я сижу посреди веселья словно немая. Меня оглушает страх. Кажется, проходит вечность, прежде чем королева улыбается королю, поднимается с места, делает перед королем реверанс, целует его на ночь и уходит из комнаты, а за ней следуют ее дамы, пара из которых покидает зал лишь для приличия, чтобы прокрасться потом обратно.
В своих покоях королева отсылает прочь всех, кроме Марии Болейн и Мод Парр, которые снимают с нее головной убор и кольца. Служанка расшнуровывает ее платье, рукава и корсаж, другая помогает ей облачиться в вышитую ночную рубашку; королева накидывает на плечи теплый халат и машет всем, чтобы удалились. Вид у нее усталый, я вспоминаю, что она уже не та девочка, что прибыла в Англию выйти замуж за принца. Ей тридцать пять, и принц, который спас ее от нищеты и бедствий, теперь ожесточился. Она делает мне знак, чтобы я села рядом с ней в кресло у камина. Мы ставим ноги на решетку, как когда-то в Ладлоу, и я жду, чтобы она заговорила.
– Он не стал меня слушать, – медленно произносит она. – Знаете, я его таким прежде не видела.
– Вы знаете, где мой Артур?
– Отослан прочь.
– Не арестован?
– Нет.
Я киваю. Господи, пусть он отправится к себе домой, в Бродхерст, или ко мне, в Бишем.
– А Монтегю?
– Казалось, я снова слышу отца Генриха, – задумчиво отзывается она. – Он будто говорил устами Генриха, словно того не любили, не почитали и не берегли много лет. Думаю, он начал бояться, Маргарет. Он боится точно так же, как всегда боялся его отец.
