– Беспокойное время, – говорит он. – Никогда не думал, что доживу до такого.
Я киваю. Подвожу его к окну, откуда можно любоваться клумбами в саду и рекой.
– Меня спрашивали, что я знаю о брачной ночи! – жалуется он. – О брачной ночи, бывшей четверть века назад! Да и был я тогда на севере.
– И то верно, – отвечаю я. – Но зачем они расспрашивают?
– Собираются заседать в суде, – убитым голосом говорит он. – Какой-то кардинал приедет из самого Рима, чтобы сказать нашей королеве, что она на самом деле не была замужем, а королю, что он последние двадцать лет был холостяком и волен жениться на ком пожелает. Поразительные вещи выдумывают, правда?
– Поразительные, – соглашаюсь я.
– У меня на это времени нет, – резко произносит он. – И на этого толстого попа Уолси тоже.
Он смотрит на меня блестящими проницательными глазами.
– Я думал, у вас найдется, что по этому поводу сказать. У вас и ваших близких.
– Никто не спрашивал моего мнения, – осторожно отзываюсь я.
– Что ж, когда спросят, если вы ответите, что королева – его жена, а его жена – королева, можете призвать Тома Дарси в свидетели, – говорит он. – И прочих. Король должен прислушиваться к пэрам. А не к толстому дураку в красном.
– Надеюсь, королю дадут мудрые советы.
Старый барон протягивает руку.
– Дайте-ка мне свою красивую брошь, – говорит он.
Я откалываю родовой герб моего мужа, темно-фиолетовую эмалевую фиалку, которую ношу на поясе, и кладу ее на мозолистую ладонь Дарси.
– Я пришлю ее с гонцом, если нужно будет вас предостеречь, – говорит он. – Чтобы вы знали, что гонец точно от меня.
Я осторожничаю.
– Я всегда рада получить от вас весточку, милорд. Но надеюсь, нам никогда не понадобится подобный знак.
Он кивает в сторону закрытой двери в личные покои принцессы.
– Я тоже надеюсь. Но, учитывая все, лучше быть готовыми. Ради нее, – коротко замечает он. – Славной малютки. Английской розы.
Ричмондский дворец, к западу от Лондона, июнь 1529 года
Монтегю прибывает из Блэкфрайерс в Ричмонд на нашей фамильной барке, чтобы доставить мне новости из Лондона, и я приказываю привести его прямиком ко мне в комнату, оставив своих дам с шитьем и сплетнями за запертой дверью. Принцесса Мария у себя, она не придет, если только я за ней не пошлю, я велела ее дамам занять ее сегодня, чтобы удостовериться, что она не заговорит ни с кем, приехавшим из Лондона. Все мы стараемся защитить ее от кошмара, который разворачивается чуть ниже по течению. Наставник принцессы доктор Ричард Фезерстон уехал в Лондон, чтобы представлять королеву, но мы с ним договорились, если сумеем, скрывать, чем он занят, от дочери королевы. Я знаю, дурные вести распространяются быстро, а я жду дурных вестей. Лорд Дарси оказался не единственным, кого допрашивали, а теперь из Рима прибыл кардинал, чтобы собрать суд по делу о королевском браке.
– Что случилось? – спрашиваю я, едва за Монтегю плотно закрывается дверь.
– Был суд, настоящее слушание, в присутствии Уолси и кардинала Кампеджио, – начинает Монтегю. – Народу собралась толпа. Как на ярмарке. Стояли так тесно, что едва можно было вздохнуть, все хотели туда попасть, как на публичном обезглавливании, когда все толпятся, чтобы рассмотреть плаху. Ужасно.
Я вижу, что он искренне расстроен. Наливаю ему бокал вина и усаживаю в кресло у камина.
– Сядь. Сядь, сын мой. Передохни.
– Королеву вызвали в суд, она была великолепна. Даже не заметила кардиналов, сидевших на возвышении, прошла мимо них и опустилась на колени перед королем.
– На колени?
– Опустилась на колени и спросила, чем вызвала его неудовольствие. Сказала, что привечала его друзей, как своих, делала все, что он желал, а что не родила ему сына, так это не ее вина.
– Господи. Она сказала это при всех?
– Звучно, как церковный колокол. Сказала, что он получил ее нетронутой девственницей, какой она была, когда прибыла из Испании. Он промолчал. Она спросила его, в чем была ему плохой женой. Он промолчал. Что он мог сказать? Она была для него всем почти двадцать лет.
Я вдруг улыбаюсь при мысли о том, как Катерина говорит правду королю, привыкшему вкушать льстивую ложь.
– Она спросила, может ли обратиться к Риму, и, когда он промолчал, поднялась и вышла, оставив его в молчании.
– Просто ушла?
– Ее имя выкрикивали, чтобы вернуть ее в суд, но она вышла и вернулась в свои покои, словно ни во что не ставила кричавших. Это было величественно – леди матушка, она всегда была великой королевой, но в этот миг она превзошла себя. И все стоявшие снаружи, все простые люди кричали, благословляя ее и проклиная Леди, называли Леди шлюхой, которая принесла одни беды. А все кто был в зале суда, оторопели, или сдерживали смех, или тоже хотели славить королеву – но не смели, потому что в зале сидел король, дурак дураком.
– Тише, – одергиваю его я.
– Знаю, – говорит он, щелкая пальцами, словно сам недоволен своей несдержанностью. – Прости. Меня это потрясло больше, чем я думал. У меня было такое чувство…
– Какое? – спрашиваю я.
Монтегю не Джеффри, он не спешит проявлять чувства, не торопится ни плакать, ни гневаться. Если Монтегю расстроен, значит, он видел что-то по-настоящему значительное. Если Монтегю расстроен, весь двор будет бурлить от переживаний. Королева показала всем свою печаль, она показала, что ее сердце разбито, и теперь все в смятении, как дети, впервые увидевшие, как плачет мать.
– У меня было чувство, что происходит что-то страшное, – задумчиво произносит Монтегю. – Словно ничто больше не будет, как прежде. Если король пытается расторгнуть брак с безупречной женой, это как-то… если король потеряет ее, он потеряет… – он обрывает фразу. – Как он будет без нее? Как станет себя вести, если она не будет его советчицей? Даже когда он с ней не советуется, мы все знаем, что она думает. Даже когда она молчит, есть ощущение ее присутствия при дворе, мы знаем, что она с нами. Она – его совесть, его пример для подражания.
Он снова делает паузу.
– Она – его душа.
– Он много лет не слушает ее советов.
– Нет, но даже так, пусть так, ей не обязательно говорить, правда? Он знает, что она думает. Мы знаем, что она думает. Она как якорь, о котором он позабыл, но тот все равно удерживает его. Что такое Леди – просто одно из его увлечений. У него их было полдюжины, но он всегда возвращался к королеве, и она всегда его принимала. Она – его прибежище. Никто не думает, что в этот раз все по-другому. И так огорчать ее…
Мы ненадолго умолкаем и думаем, что станется с Генрихом без любящего и терпеливого постоянства Катерины.
– Но ты сам говорил, что ей стоит задуматься о том, чтобы отойти в сторону, – обвиняю я Монтегю. – Когда все это началось.
