Вдовствующая королева, сама когда-то бывшая принцессой Марией, встает из-за стола, целует племянницу и дарит ей золотой браслет с алмазами.
– Какое она чудо, – тихо говорит она мне. – Истинная принцесса.
И я понимаю, что обе мы думаем о маленьком мальчике, который ни сейчас, ни когда-либо не сможет стать принцем.
После обеда устраивают танцы, и я вижу подле себя Монтегю; мы вместе смотрим на принцессу, танцующую с молодыми дамами.
– Королева в Виндзорском замке, – коротко говорит Монтегю. – А нам нужно ехать. Мы нынче вечером встречаемся с Леди и ее двором.
– Но ничего не изменилось?
Он качает головой:
– Ничего не изменилось. Теперь все вот так. Королева при дворе, а мы разъезжаем с Леди. Лето больше не приносит радости. Словно мы – дети, сбежавшие из дома. Мы устали от приключений, но нам приходится бесконечно делать вид, что у нас все замечательно.
– Он не счастлив? Она не дает ему счастья? – с надеждой спрашиваю я.
Если король недоволен, он найдет кого обвинить.
– Он все еще не поимел ее, – напрямик говорит Монтегю. – Она водит его на поводке. Она – награда, которую он должен заслужить. Он по-прежнему день и ночь ее преследует, надеясь, что сегодня она скажет «да». Господи, но это же она! Она знает, как поймать мужчину! Она всегда на грани падения, но все время на расстоянии вытянутой руки, в одном мгновении от него.
Король доволен охотой, сегодняшним днем, погодой и музыкой. Король доволен всем, но особенно – обществом дочери.
– Как бы я хотел взять тебя с собой, – нежно говорит он. – Но твоя мать этого не позволит.
– Уверена, леди матушка это разрешит, – отвечает принцесса. – Уверена, что разрешит, Ваша Светлость. И моя дама-воспитательница могла бы уложить мои вещи и подготовить меня к отъезду за мгновение.
Она смеется тонким взволнованным смехом, полным надежды.
– Я могла бы немедленно отправиться. Скажите лишь слово.
Он качает головой.
– Между нами были разногласия, – осторожно произносит он. – Твоя леди матушка не понимает, в каком затруднительном я положении. Меня направляет Господь, дочь моя. Он повелел мне просить твою мать посвятить себя святой жизни, священной жизни, полной уважения и утешения, которая послужит к ее чести. Большинство скажет, что ей повезло, что она может оставить этот беспокойный мир и спокойно жить в почитании и святости. Я, например, не могу просто отойти от дел. Я должен остаться и бороться в этом мире. Мне нужно оберегать страну и продолжать род. Но твоя мать могла бы освободиться от своего долга, она могла бы быть счастлива, могла бы жить в радости. Ты бы часто к ней приезжала. Не я. Я не могу оставить свою ношу.
Принцесса прикусывает нижнюю губу мелкими белыми зубками, словно боится сказать что-то не то. Она хмурится, обдумывая его слова. Генрих смеется и поднимает ее подбородок.
– Не смотри так сурово, малышка принцесса! – восклицает он. – Это заботы твоих родителей, а не твои. У тебя еще есть время, прежде чем ты поймешь, какой тяжелый груз я несу. Но поверь: твоя матушка не может путешествовать со мной, пока пишет Папе и просит его повелевать мной, пока пишет своему племяннику-императору и велит меня укорить. Она жалуется на меня чужим людям – это ведь нельзя считать верностью, так? Жалуется, когда я пытаюсь поступить верно, исполнить волю Господа! Поэтому она не может со мной разъезжать, хотя я бы хотел, чтобы она была рядом. И ты тоже не можешь поехать со мной. С ее стороны очень жестоко разлучать нас, чтобы доказать, что она права. Не женское это дело – рассуждать. Очень жестоко отправлять меня в разъезды одного. И неправильно, против Божьей заповеди, выступать против мужа. – Это тяжело, – продолжает король, и его голос становится глубже от жалости к себе. – Дорога моя тяжела, когда рядом нет жены. Твоя матушка не думает об этом, пойдя против меня.
– Я уверена… – начинает принцесса Мария, но отец поднимает руку, веля ей молчать.
– Будь уверена вот в чем: я делаю, что должно, для тебя, для королевства и для твоей матери, – перебивает он. – И я исполняю волю Господа. Бог говорит с королями напрямую, ты же знаешь. Поэтому любой, кто скажет слово против меня, противится воле самого Господа. Так все говорят, все владеющие новой ученостью. Они об этом пишут. С этим нельзя спорить. Я повинуюсь воле Господа, а твоя мать в заблуждении своем слушает лишь свое тщеславие. Но я хотя бы знаю, что могу рассчитывать на твою любовь и послушание. Моя доченька. Моя принцесса. Единственная моя любимая.
Ее глаза наполняются слезами, губы дрожат; она разрывается между верностью матери и мощным притяжением отца. Она не может спорить с его властью, она делает реверанс перед отцом, которого любит.
– Конечно, – говорит она.
Ричмондский дворец, к западу от Лондона, осень 1530 года
Бывший кардинал, Уолси, умер по дороге в Лондон, прежде чем предстал перед судом, как и предсказала Блаженная Дева из Кента. Хвала Господу, мы избавлены от зрелища кардинала на суде. Кузену Генри Куртене сказали, что ему пришлось бы зачитать кардиналу обвинение в мздоимстве и колдовстве; но Бог милостив, и на руках нашей семьи не будет крови кардинала. Мы не смогли бы отправить кардинала на плаху, хотя Том Дарси говорит, что мог бы.
Болейны, брат и сестра, праздновали, танцуя перед двором маску проклятых. Вид у них был, словно они явились из ада – с лицами в саже и руками, как когтистые лапы. Бог знает к чему мы идем. Уолси был плох, но теперь советники короля – семья ничтожеств, которая наряжается дьяволами, чтобы отпраздновать смерть невинного человека.
Сожги письмо.
Гринвичский дворец, Лондон, декабрь 1530 года
Мы, как всегда, проводим Рождество в Гринвиче, король – само царственное очарование, любящий муж с королевой, обожающий отец с Марией, с гордым теплом относится к сыну, дважды герцогу, молодому Фитцрою, герцогу Ричмонду. Теперь ему одиннадцать, он держится очень важно, никто, кто его видит, не усомнится в том, что он – сын своего отца; он высок, как Йорки, рыжеволос, как Тюдоры, как Плантагенет любит спорт, музыку и ученость.
Я не могу представить, что с ним собирается делать король, разве что держать его про запас как наследника, если не будет другого. Состояние, которое тратится на его дом и имущество, даже на его подарки к Новому году, показывает, что к нему надо относиться как к особе королевской крови, столь же высокопоставленной, как принцесса Мария. Хуже того, оно показывает, что король хочет, чтобы все это видели – и что это означает для моей принцессы и ее будущего, я понять не могу. Все послы при дворе, все иностранные гости знают, что принцесса – единственный законный ребенок, дочь королевы, у нее на голове маленькая корона, она – признанная дочь и наследница. Но в то же время рядом с ней идет, как равный, бастард короля, одетый в золотую парчу, ему служат как принцу, его сажают рядом с отцом. Что об этом думать, кроме того, что король готовит своего бастарда к трону? И что станется с его дочерью, если она не будет принцессой Уэльской? И если Генри Фитцрой – следующий король, то кто она?
