– И вы тоже.
– Я хотела встретить лорда Монтегю и…
– Не сегодня. Ступайте.
Она подчиняется, и они вдвоем с леди Маргарет медленно, неохотно идут к дворцу, а я могу сосредоточиться на барке, на неподвижной фигуре Монтегю и на обмякшей груде, моем сыне Реджинальде, на задней скамье. Стражи на причале берут на караул и встают по стойке смирно. Грохочет барабан, гребцы сушат весла, поднимая их в знак приветствия, пока Монтегю ставит Реджинальда на ноги и помогает ему спуститься по сходне.
Мой ученый сын спотыкается, как больной, он едва стоит на ногах. Капитану барки приходится подхватить его под свободную руку, и вдвоем с Монтегю они почти подносят Реджинальда ко мне, стоящей на причале.
Ноги Реджинальда подкашиваются, он падает на колени передо мной, склонив голову.
– Прости меня, – говорит он.
Я в изумлении смотрю на Монтегю.
– Что случилось?
Лицо Реджинальда, обращенное ко мне, бледно, словно он умирает от горячки. Рука, сжавшая мою, влажна и дрожит.
– Ты болен? – спрашиваю я с внезапным страхом и поворачиваюсь к Монтегю: – Как ты мог привезти его сюда больного? Принцесса…
Монтегю мрачно качает головой.
– Он не болен, – говорит он. – Была драка. Его избили.
Я хватаю Реджинальда за трясущиеся руки.
– Кто посмел его тронуть?
– Король его ударил, – коротко отвечает Монтегю. – Король бросился на него с кинжалом.
Я немею. Перевожу взгляд с Монтегю на Реджинальда.
– Что ты сказал? – шепчу я. – Что ты сделал?
Он склоняет голову, опускает плечи и всхлипывает, словно давится.
– Простите меня, леди матушка. Я его оскорбил.
– Как?
– Я сказал ему, что ни в Законе Божьем, ни в Библии, ни в судебном праве нет причин, по которым он мог бы оставить королеву, – говорит он. – Я сказал, что так думают все. И он ударил меня кулаком в лицо и схватил со стола кинжал. Если бы Томас Говард его не перехватил, он бы меня заколол.
– Но ты ведь должен был лишь сообщить, к чему пришли французские богословы!
– К этому они и пришли, – отвечает Реджинальд.
Он садится на пятки, смотрит на меня, подняв голову, и я вижу, как на его бледном красивом лице медленно наливается огромный синяк. Нежная щека моего сына отмечена кулаком Тюдора. Ярость поднимается у меня в животе, словно тошнота.
– У него был кинжал? Он пошел на тебя с оружием?
Только одному человеку разрешено находиться при дворе с оружием – королю. Он знает, что если когда-либо обнажит меч, то нападет на безоружного. Поэтому ни один король никогда не обнажал меч или кинжал при дворе. Это против всех принципов рыцарства, которые Генрих выучил мальчишкой. Не в его природе идти с клинком на безоружного противника, не в его природе бросаться с кулаками. Он сильный, крупный; но он всегда сдерживал свой нрав и укрощал свою силу. Я поверить не могу, что он прибег к насилию; не против того, кто моложе, слабее, не против ученого, не против своего. Я не могу поверить, что он бросился с кинжалом – и на кого, на Реджинальда! Это ведь не один из его пьяных, драчливых дружков-бабников, это Реджинальд, его ученый.
– Ты его раздразнил, – обвиняю я Реджинальда.
Он качает головой, не поднимая ее.
– Ты, должно быть, его разгневал.
– Я ничего не сделал! Он в мгновение вышел из себя, – бормочет Реджинальд.
– Он был пьян? – спрашиваю я Монтегю.
Монтегю так мрачен, словно сам принял удар.
– Нет. Герцог Норфолк почти швырнул мне Реджинальда. Выволок его из личных покоев короля и толкнул ко мне. Я слышал, как король ревет ему вслед, словно зверь. Думаю, король бы его и правда убил.
Я не могу этого вообразить, я поверить не могу.
Реджинальд смотрит на меня, на его щеке темнеет синяк, глаза полны ужаса.
– По-моему, он сошел с ума, – говорит он. – Он был как безумный. По-моему, наш король лишился рассудка.
Мы прячем Реджинальда в картузианском монастыре в Шине, где он сможет в молчании молиться среди братьев и дождаться, пока сойдут синяки. Как только он достаточно оправится для дороги, мы отошлем его обратно в Падую, не сказав двору ни слова. Ходили слухи, что он может стать архиепископом Йоркским; но теперь этому не бывать. Наставником принцессы он никогда не будет. Сомневаюсь, что он когда-либо окажется при дворе или будет жить в Англии.
– Лучше ему уехать из страны, – твердо говорит Монтегю. – Я не смею говорить о нем с королем. Тот все время в ярости. Проклинает Норфолка за то, что тот довел Уолси до смерти, проклинает сестру за ее привязанность к королеве. Он даже не принимает герцогиню Норфолкскую, которая заявила о своей верности королеве, и не спрашивает, что думает Томас Мор, боясь того, что тот может сказать. Говорит, что никому не может верить, ни одному из нас. Лучше для нашей семьи и для самого Реджинальда будет, если он скроется с глаз и о нем на какое-то время забудут.
– Он сказал, король сошел с ума, – тихо говорю я.
Монтегю проверяет, плотно ли закрыта за нами дверь.
– По совести, леди матушка, думаю, король лишился рассудка. Он любит королеву и полагается на ее суждение, как всегда. Она была с ним рядом, ни в чем его не подводя, с тех пор, как он в семнадцать взошел на трон. Он не может представить, как быть королем без нее. Но он безумно влюблен в Леди, а она день и ночь мучает его желанием и спорами. Он ведь не юноша, не мальчик, который то и дело влюбляется. Не в том он возрасте, чтобы чахнуть от любви. Речь не о поэзии и пении под окном, она его мучает и телом, и умом. Он сам не свой от страсти к ней, иногда мне кажется, он причинит себе вред. Реджинальд задел его за живое.
– Тем хуже для нас, – говорю я, думая о Монтегю при дворе, об Урсуле, которая мучается с именем Стаффордов, о Джеффри, который вечно на ножах с соседями, пытаясь обрести вес в парламенте, где все сейчас напуганы и беспокойны куда больше, чем прежде. – Лучше нам на какое-то время уйти в тень.
– Реджинальду нужно было доложиться, – твердо отвечает Монтегю. – И требовалось огромное мужество, чтобы сказать правду. Но лучше ему уехать из страны. По крайней мере, тогда мы будем знать, что он не сможет снова расстроить короля.
Виндзорский замок, лето 1531 года
Принцесса Мария и я с дамами отправляемся в Виндзор, чтобы навестить королеву, пока король разъезжает с двором верхами. Двор снова разделился, король и его любовница снова носятся по английским поместьям, охотясь целыми днями и танцуя по ночам, уверяя друг друга, что они беспримерно счастливы. Я гадаю, сколько Генрих это вытерпит. Когда пустота его жизни приведет его домой к жене.
Королева встречает нас у ворот замка, стоя у большой двери, под поднятой решеткой, и даже издали, пока мы едем по холму к высоким серым стенам, я вижу нечто в том, как прямо она держится, как поворачивает голову – нечто, что говорит мне, что она собрала всю свою смелость и это единственное, что ее поддерживает.
