– Он будет жить у короля, – цежу я сквозь зубы. – А сын французского короля приедет к нам и поселится при нашем дворе.
Я не думала, что лицо принцессы может стать еще бледнее; ее рука прижимается к животу, словно у нее внезапно начались рези.
– Так он едет как принц, – тихо произносит она. – Он путешествует с моим отцом как английский принц, он гостит у французского короля как признанный наследник, а я остаюсь дома.
Мне нечего ей сказать. Она смотрит на меня, словно надеется, что я возражу.
– Мой собственный отец хочет сделать меня никем, словно я у него не рождалась. Или не жила вовсе.
После этого разговора мы умолкаем. Мы сидим молча, когда меховщик из Лондона привозит Марии зимний плащ и рассказывает, что король послал к королеве, потребовав, чтобы она отдала драгоценности, чтобы леди Анна носила их в Кале. Королева сначала отказалась их отдавать, потом объяснила, что это испанские драгоценности, потом заявила, что они ее собственные, подарок любящего мужа, а не часть королевских сокровищ, а потом, в конце концов признав поражение, отправила все королю, чтобы показать, что послушна его воле.
– Мои ему не нужны? – с горечью спрашивает меня Мария. – У меня есть четки, подарок на Крещение, есть золотая цепочка, которую он подарил мне к прошлому Рождеству.
– Если он попросит, мы их пошлем, – ровным голосом отвечаю я, помня, что нас слышат слуги. – Он король Англии. Все принадлежит ему.
Перед уходом меховщик, разочарованный вялым откликом на историю с драгоценностями, говорит мне, что Леди не забрала все подчистую: она отправила камергера за баркой королевы, и он украл ее со стоянки, велел выжечь красивые резные гранаты и заменить их соколом, гербом Анны. Но для короля это, судя по всему, было слишком. Он выразил неудовольствие, сказал, что камергер не должен был так поступать, потому что барка Катерины – это ее собственность, и нельзя было ее отнимать; и эта Болейн была принуждена извиниться.
– Так чего он хочет? – спросил меня меховщик, словно у меня есть ответ. – Чего он, во имя Господа, хочет? Что хорошего в том, чтобы забрать у старой дамы драгоценности, но оставить ей барку? Кому он пытается угодить?
– Не зовите ее «старой дамой» в моем доме! – срываюсь я. – Она королева Англии и всегда ею будет.
Ричмондский дворец, к западу от Лондона, осень 1532 года
Ни Монтегю, ни Джеффри не присылают мне ни одной личной записочки из Франции. Я получаю от Монтегю незапечатанное радостное письмо, рассказывающее о великолепных нарядах, о гостеприимстве и успешных переговорах. Все клянутся друг другу, что выступят в общий крестовый поход против турок, все стали лучшими друзьями и теперь едут домой.
Лишь приехав в Ричмонд, поклониться принцессе, Монтегю может рассказать мне, что на обратном пути из Франции они заночевали в Кентербери, и Элизабет Бартон, Блаженная Дева из Кента, прошла мимо тысячных толп и мимо стражников в сад, где король прогуливался с Анной Болейн.
– Она его предостерегла, – весело говорит мне Монтегю.
Мы сидим у окна эркера в покоях принцессы. В комнате непривычно тихо, дамы принцессы одеваются к обеду, принцесса в гардеробной, выбирает со служанками украшения.
– Встала перед ним, потом упала на колени, так почтительно, и предостерегла ради его же блага.
– Что она сказала?
Стеклышки в тесном оконном переплете отражают наши лица. Я отворачиваюсь, вдруг кто-то снаружи, из темноты, заглядывает в окна.
– Она сказала ему, что если он оставит королеву и женится на Болейн, то будет чума и лихорадка, они уничтожат всех нас. Сказала, что он не проживет и семи месяцев после венчания и это погубит страну.
– Господи, что он ответил?
– Он испугался, – произносит Монтегю так тихо, что я его едва слышу. – Очень испугался. Я никогда не видел его таким прежде. Он сказал: «Семь месяцев? Почему ты говоришь про семь месяцев?» – и посмотрел на Анну Болейн, словно хотел о чем-то спросить. Она остановила его одним взглядом, и Деву увели. Но это означало для короля нечто ужасное. Он повторял «семь месяцев», когда ее уводили.
Мне дурно, стекла плывут у меня перед глазами, и я пошатываюсь, словно сейчас упаду в обморок.
– Леди матушка, вы здоровы? – спрашивает Монтегю.
Я чувствую, как он подхватывает меня и усаживает в кресло, кто-то открывает окно, и в комнату врывается холодный воздух; он бьет мне в лицо, и я задыхаюсь, точно не могу вдохнуть.
– Клянусь, она ему сказала, что ждет ребенка, – шепотом говорю я Монтегю; я едва не плачу при мысли об этом. – Эта шлюха Болейн. Видимо, легла с ним, когда он сделал ее маркизой, и пообещала мальчика через семь месяцев. Вот что эта дата означает для короля. Вот почему он был так потрясен словами о семи месяцах. Он слышал о них от Болейн. Он думает, что через семь месяцев родится ребенок и о том, что Дева предсказала, что он умрет, когда тот появится на свет. Вот почему он так боится. Он думает, что проклят и что он и его наследник умрут.
– Дева говорит о проклятии, – замечает Монтегю, растирая мои ледяные руки своими большими ладонями. – Она говорит, вам известно о проклятии.
Я отворачиваюсь от его взволнованного лица.
– Известно, матушка?
– Нет.
Мы не говорим наедине до вечера. Когда принцесса жалуется на усталость и боль в животе, я пораньше отсылаю ее спать и отношу бокал теплого эля с пряностями на ее ночной столик. Она молится, стоя на коленях перед распятием, но поднимается и забирается под одеяло, которое я для нее откидываю.
– Ступайте, посплетничайте с Монтегю, – с улыбкой говорит она. – Я знаю, он вас ждет.
– Утром я расскажу вам все самое интересное, – обещаю я, и она улыбается, словно тоже может притвориться, что новости о торжественном пребывании ее отца с любовницей во Франции могут быть забавными.
Монтегю ждет меня в моих личных покоях, я велю принести вина и сладостей, а потом отсылаю всех прочь. Монтегю поднимается, подходит к двери, прислушивается, потом спускается по боковой лестнице во двор конюшен. Я слышу, как закрывается наружная дверь, а потом Монтегю входит с Джеффри и запирает за собой дверь.
Джеффри подходит ко мне и опускается на колени у моих ног, его лицо сияет от волнения.
– Надеюсь, тебе это доставляет не слишком большое удовольствие, – сухо произношу я. – Это не игра.
– Это лучшая игра на свете, – отвечает он. – С самыми высокими ставками. Я только что был у королевы. Отправился к ней, едва мы сошли с корабля, рассказать новости.
Он вынимает из-под рубашки письмо.
– Она передала это принцессе.
Я беру письмо и сую его за вырез платья.
– Она здорова?
Он качает головой, его волнение медленно тает.
– Очень печальна. И я не принес ей радости. Король договорился о союзе с королем Франции, и мы думаем, что они предложат Святому Престолу соглашение: Томаса Кранмера сделают архиепископом и наделят властью слушать дело о разводе в Англии. В обмен Генрих остановит разрушение церкви, а монастыри смогут сохранить богатства и платить Риму подати. Генрих должен оставить притязания быть главой церкви, все это будет забыто.
