В неверном призрачном больничном свете она, так чудилось ей, плыла, как дырявая лодка, покачивая бортами, черпая мутную воду, в которой кишели ОНИ – скользкие создания, извивающиеся, как отрубленные щупальца. И она была одной из них – одной из тысяч, миллионов, капелькой крови от начала времен.
Кровь – это тоже память. Кровь помнит все, видит даже то, чего не было никогда, что случилось не здесь – ТАМ.
Охота – она все продолжалась, конец ее был близок.
Тусклый свет, яркий свет… память крови…
Бар аэропорта Домодедово, чартерный рейс, регистрацию все никак не объявляли.
– Натуся, котенок…
КТО ЗВАЛ ЕЕ ТАК – ВОТ ТАК… ОНА И ЗАБЫЛА…
– Натуся, давай еще по кофейку?
– Рай, сколько вещей, с ума сойти, все, наверное, с собой взяла, весь гардероб? Как ты там будешь с чемоданами, сумками, вас хоть кто-нибудь встретит?
– Я же на полгода в командировку лечу. В Черногории будет пересадка на рейс до Шкодера, а там нас встретят. И потом, я ведь не одна, сотрудник наш со мной летит. Что-то не видно его пока… Опаздывает.
– Как фамилия?
– Еще пока не знаю, зовут, кажется, Олег… Натуся, котенок, да вон же он идет. Смотри, смотри, такой мужик интересный, полковник… Гордый, головы не повернет, ну ничего, разберемся с ним, когда познакомимся поближе.
– Раечка, ты только пиши мне чаще и звони по возможности, чтобы я была спокойна.
– Натуся, ну что там может с нами случиться?
ЭТО БЫЛО В АЭРОПОРТУ ДОМОДЕДОВО. ОНА ПРОВОЖАЛА ПОДРУГУ. ЕЕ ЗВАЛИ РАЯ…
Серая лента дороги, горы на горизонте. Никогда, никогда прежде не видели мы этих гор, но знаем о них теперь все.
Тяжелые фуры навстречу, груженные помидорами.
Белый джип с синими буквами на бортах и на крыше – горошинка на фоне гор. Солнечный зайчик карманного зеркальца, светлая челка упала на лоб – надо поправить, лукавый взгляд синих глаз, тень ресниц.
РАЯ, ПОДРУГА, Я ПОМНЮ ТЕБЯ ТАКОЙ…
Я ВСЕ ЕЩЕ ПОМНЮ ТЕБЯ, НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО…
ОСТАНОВИСЬ, НЕ ЕЗДИ ТУДА, СКАЖИ ШОФЕРУ, ЭТОМУ АЛБАНЦУ, ЧТОБЫ ПОВЕРНУЛ НАЗАД!
Песня из магнитолы… Три голоса, они то сливаются в унисон, то расходятся на верхах… Раздражают и манят, прельщают, грозят.
– Небойша, о чем поют?
– Один раз живем.
– Об этом поют?
– Все вокруг умирает, только…
ЧТО ТЫ ВРЕШЬ, ШОФЕР? «ВСЕ ВОКРУГ УМИРАЕТ…» ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ЭТОМ, ТЫ, ЖАЛКИЙ КУСОК МЯСА, ЖИВАЯ ПАДАЛЬ…
ЖИВАЯ…
ЖИВОЙ…
Белый джип и его пассажиры сами выбрали свой путь.
– Рая, вас хоть кто-нибудь встретит там?
ВАС ВСТРЕТИЛИ. ВАС УПОТРЕБИЛИ.
РАЯ, ПОДРУГА МОЯ, ЧТО ЖЕ ТЫ ТАК КРИЧИШЬ, ТАК УЖАСНО КРИЧИШЬ?!
Я НЕ МОГУ, НЕ МОГУ, НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ЭТОГО ВЫНОСИТЬ!
Наталья Багрова, получившая тройную дозу успокоительного, расслабленная по убеждению врачей, до такой степени, что и пальцем не смогла бы пошевелить, резко поднялась, точно переломилась пополам, зажала уши руками и начала бешено раскачиваться взад, вперед, взад, вперед.
Белый джип заглушил мотор. В магнитоле затухало бормотание какой-то далекой радиостанции, помехи, обрывок рок-н-ролла…
Шум дождя…
А сквозь дождь, как сквозь занавес: облупленные дома под черепичными крышами – вверх уступами по склону горы среди зелени и серых камней.
И другие дома из красного кирпича, непохожие на те, замершие в безмолвии вдоль узкой улицы, покрытой новым асфальтом.
Оранжевый свет солнца, падающего за горизонт в мокрый сырой туман…
Оранжевый свет ночных фонарей, оранжевый шлагбаум, ограничивающий въезд…
Все такое далекое друг от друга – албанские горы и этот подмосковный коттеджный поселок. Но все рядом, уже вплотную, в одном общем измерении – слайд в слайд. И там и тут – дождь… занавес… пелена…
Освещенные окна большой комнаты, обставленной казенной «министерской» мебелью на первом этаже. Высокий мужчина в армейских брюках, в камуфляжной майке – бледный как полотно, с перекошенным от гнева лицом. Напротив него – маленькая детская фигурка, сжавшаяся в комок, – такая беззащитная, испуганная.
– Что ты наделал? Я тебя спрашиваю, что ты натворил, гаденыш?! Экспертиза не врет, экспертиза показала… Ты…
– Витя, что ты делаешь с ним? Оставь, не тронь, ты его покалечишь! – Женщина в ночной рубашке, только что проснувшаяся от шума внизу, неистово кричит это мужу. Она наверху, на лестнице, дверь в спальню распахнута.
– Кого мы вырастили? Кого мы с тобой вырастили, я тебя спрашиваю? Подонка, убийцу? Я был сегодня в управлении розыска, результаты экспертизы… я подозревал, но не думал… Разве мы с тобой думали о таком, когда растили его, вот его! – Мужчина схватил мальчика за плечи и начал бешено трясти, как тряпичную куклу. – С кем ты это сотворил? Один ты не мог убить ее. Говори! Говори, кто с тобой был? С кем вы ее убили?!
– Мама! – детский голос, истошный и жалкий.
– Витя, не трогай его!
– Ты сейчас же поедешь со мной. Не хочешь мне, отцу, говорить, скажешь в другом месте. Я честный человек, офицер, я воевал, я не допущу, чтобы мой сын, кровь моя… чтобы сын мой гадом рос, убийцей. Идем со мной! Нелюдь!
– Мама!
– Отойди от моего сына!!
– Регина, ты что? Ты ж сама мне говорила, боялась…
– Замолчи, это же твой ребенок, ты отец, ты должен его защищать!
– Убийцу я защищать не буду.
– Мама, спаси! – детский вопль, перешедший в визг, от которого сердце… любое сердце…
– Последний раз тебе говорю – отойди от него! – Женщина в ночной рубашке подняла руку с зажатым в ней пистолетом.
– Регина, ты сошла с ума, он поедет со мной, мы должны узнать правду… я не позволю, чтобы он… этот…
– Это я не позволю! ОН МОЙ СЫН! – крикнула женщина на лестнице.
ВЫСТРЕЛ!
Ее муж, получивший пулю в грудь, пошатнулся, но не выпустил мальчика, заходившегося в поросячьем, нечеловеческом визге, где страх, ярость мешались с торжеством.
Еще один выстрел, а потом и третий. Грузное тело стукнулось об пол. Женщина на лестнице, как сомнамбула, спустилась на одну ступень, а потом очень медленно и плавно поднесла пистолет, где еще оставались патроны к своему виску.
– Мама, нет! – Мальчик произнес это шепотом.
Но она услышала и не нажала на спусковой крючок. Подчинилась. Размахнулась и бросила… Спустилась, обошла тело мужа и направилась к дивану, на глазах превращаясь в старуху.
