– Возможно, наша маленькая Анхесен созрела гораздо раньше, чем мы представляли. Она и впрямь кажется женщиной. Я даже начинаю сомневаться…
Она открыла ему свои объятия.
– Так не сомневайся. Наш отец не сомневался.
Прекрасно понимая, что нужно для достижения своей цели, Анхесен провоцировала Тута, как только она одна умела.
– Ты мужчина или несчастный инвалид наподобие солдата в сказке о золотых сандалиях?
[10]
Она верно рассчитала. Никакие другие слова не оказали бы на Тута такого действия. Сорвав набедренную повязку, он сделал несколько шагов по направлению к ней, шумно дыша от охватившего его желания. Я удержал его за руку.
– Не надо, Тут. Эта девочка только притворяется взрослой.
Он с силой вырвал свою руку.
– Тогда, о всемогущий Амон, пусть взрослеет!
И ринулся в ее раскрытые объятия. Они упали на траву, Тут пришел в исступление, а Анхесен не сводила с меня глаз, пока он овладевал ею. Казалось, она действительно испытывает наслаждение, хотя с ней никогда не знаешь, притворяется она или нет. Она двигалась в такт с Тутом, как будто на самом деле была опытной любовницей, хотя все знали, что это не так. Я стоял, словно загипнотизированный этой странной ситуацией, и не мог уйти, потому что взгляд Анхесен удерживал меня. Обхватив Тута своими длинными ногами, она крепко сжимала его, помогая ему проникнуть глубже, смело встречая натиск стонущего от страсти принца.
Я начал думать, что ее наслаждение непритворно, но, бросив взгляд на Тута, усомнился, что его незатейливые действия могут доставить такое удовольствие. Однако, вспомнив ночь, когда Тут заставил меня заниматься любовью с девушкой из веселого дома, я понял, что возбудился лишь тогда, когда стал думать о царице, и решил, что Анхесен делает то же самое, неотрывно глядя на меня и продолжая улыбаться в промежутках между притворными стонами.
Как только я это понял, меня охватил страх. Должно быть, Анхесен догадалась об этом по моему лицу – она расхохоталась, бросила на меня недобрый взгляд и, сопровождая свои гримасы вызывающими жестами, с удвоенным старанием принялась ублажать своего единокровного брата.
Наконец Тут с хриплым криком кончил. Но Анхесен еще некоторое время продолжала извиваться, издавая жалобные стоны, словно ей этого было мало и она хотела продолжения. Тут молча скатился с нее, тяжело дыша.
Она снова улыбнулась мне и сказала:
– Вот видишь, мой дорогой Пи. Ты ошибся. Тут не стал меня бить. Посмотри-ка на него. Похоже, ему понравилось.
Запыхавшийся Тут смотрел на нее, не зная, что сказать. Могу предположить, что он не привык к таким женщинам и был немного смущен, если вообще был способен смущаться.
Поскольку ничего уже нельзя было исправить, я, отвесив шутливый поклон, произнес:
– Примите мои поздравления.
И ушел. Возможно, ничего плохого не случилось. Если это успокоит Тута, подобное развитие событий можно даже приветствовать. Но если Анхесен сделала это назло мне, новых проблем не миновать. Я проклинал себя за то, что присутствовал при половом акте как сторонний наблюдатель, и в ту ночь долго не мог уснуть, вспоминая пристальный взгляд Анхесен, ее стоны и ехидную улыбку.
11
Несмотря на то что каждое утро мы проводили одну и ту же церемонию, солнце, казалось, светило с меньшей силой, и вовсе не из‑за времени года. Создавалось впечатление, что Нефертити не удавалось уловить необходимую стране энергию, и, вероятно, она об этом знала.
Этим утром я задержался подле нее.
– Скажи мне, Пи, ты считаешь, что я служу стране и потому должна собой пожертвовать или же страна должна подчиниться моей воле фараона?
Я пожал плечами.
– Мне кажется, эти вещи связаны, так как одно является продолжением другого. В идеале между ними должно установиться равновесие. Я не знаю, к чему вы клоните, и мне трудно понять, что вы имеете в виду.
Она одарила меня улыбкой.
– Проблемы страны остаются нерешенными. Твой отец терпит неудачи. Он даже попросил меня отправить тебя к нему, чтобы сделать из тебя воина. Но ты мне нужен здесь.
– Однако же здесь я ничего не делаю.
– А что делаю я? Страной управляет Эйе, который не ладит со жрецами и с твоим отцом. Какова моя роль? – Внезапно она разрыдалась, пряча от меня лицо, ее белые плечи напряглись.
Я не знал, что ответить.
– Возможно, нам следует вступить в переговоры со жрецами, – решился предложить я. – Найти точку равновесия.
Ее реакция была молниеносной. Она подняла свои влажные покрасневшие глаза. Не в силах оторвать от них взгляд, я проглядел сильнейшую пощечину, которая оказалась для меня вдвойне болезненной. Но я даже глазом не моргнул и не поднес руки к лицу. Я окаменел, уподобился одному из многочисленных каменных изваяний, которые в то время устанавливались в стране. Я смотрел на нее не отрываясь, потому что не мог этому поверить. Нефертити восприняла мое молчание как вызов.
– Я держу тебя здесь для того, чтобы ты помогал мне сохранить веру, но если даже ты предаешь Атона, – она устремила взгляд на солнце, а потом снова обратила его на меня, – возможно, мне придется отослать тебя к отцу, ибо ты перестал мне служить.
Научившись выдерживать взгляд отца, я выдержал ее взгляд и сделал самое глупое из того, что мог: сказал правду.
– Я верил в вас и вашего мужа. Я поклонялся вам, а не Атону, которому молился только потому, что воплощением Атона были вы. Старые боги и сам Атон не разгневались на меня за то, что я ими пренебрег, и для меня нет иных богов помимо людей, даривших мне любовь. – Я произнес это со сдерживаемой яростью, чем еще больше разгневал фараона.
– Ты был слугой и слугой останешься, ожидая милостей от других! Теперь тебе придется забыть о легкой жизни. Отправляйся к своему отцу. Песок пустыни и военная жизнь заставят тебя вспомнить, кто ты такой!
Потеряв самообладание, я дал выход своему гневу:
– Я никогда не забывал, кто я такой и во что верю. Я пока еще в своем уме.
