Конечно же, я задавался вопросом, какое лечение получает Нефертити в чужом для нее мире. Я опасался, что средства, которые мне помогли, ей не подойдут. Меня терзала мысль, что время не всегда лучшее лекарство, возможно, ей нужен какой-то стимул, который если не вернет ее в действительность, то хотя бы не позволит безвозвратно погрузиться в безумие.
Тот сон приснился мне еще три раза, каждый раз ухудшая состояние души и тела. Вскоре я отважился сделать несколько шагов, опираясь на палки, и это пробудило во мне печальные воспоминания об Эхнатоне и его сыне, бесчестном Туте.
Немного потренировавшись, я отправился во внутренний двор, окруженный постройками. Там кипела жизнь. Женщины готовили еду и ткали, дети переносили небольшие тюки, мужчины трудились в маленькой кузнице… Люди находились в безопасности за крепкими стенами, а длинная галерея защищала их от солнца.
Меня почему-то потянуло к группе женщин, делавших или чинивших домашнюю утварь и одежду. Я приблизился к ним с замирающим сердцем… и увидел ее.
Она ткала на маленьком деревянном станке (наверняка ей вспомнились игрушечные ткацкие станки, на которых она учила ткать своих дочерей) в окружении нескольких женщин, которые ей помогали. Кажется, они прекрасно понимали друг друга, обмениваясь улыбками и взглядами.
Я застыл на месте. Было странно видеть ее в этой одежде, слишком скромной даже для египетской рабыни, но ее лицо освещало все вокруг, словно там вовсе не было тени.
На скулах Нефертити играл румянец, которого я прежде никогда не замечал. Никакая краска не могла бы сделать ее краше, потому что красота этой женщины была плодом ее непостижимой тайны, харизмы и магнетизма. Я полагал, что Эхнатон щедро изливал на супругу ту энергию, которая давала красоту и изящество, лишая этого самого себя. Подведенные глаза, темные и глубокие, как ночь, горделивая, но не высокомерная осанка, внушавшая легкий трепет, как окраска неядовитой змеи, подражающей прекрасной, но смертоносной подруге. Такова была ее красота прежде.
Теперь Нефертити стала другой. Без знаков власти и пышных украшений ее внутренняя красота, не сковываемая тайной или угрозой, раскрылась во всей своей естественности, лучезарная, словно бабочка.
Ее улыбка, искренняя и открытая, говорила о тихом счастье, не омраченном тучами. Это была улыбка женщины, которая обрела свое место в жизни. Как будто, родившись заново, она оставила все свои воспоминания и сожаления в прошлом (то же ощущение испытывал и я), и открывшийся мир ей понравился.
Можно было сказать, что прежняя Нефертити, подобно актрисе, создавала свою красоту в соответствии с занимаемым ею положением. Новая Нефертити ничего не изображала, она просто была собой, я видел ее внутреннюю красоту, распространявшуюся на ее Ка.
Не знаю, сколько времени я так стоял, не решаясь разрушить очарование этой сцены.
Когда ноги перестали меня держать и палки задрожали, я повернулся и побрел в свою каморку.
Я перестал тревожиться за судьбу своей подруги и провел еще несколько недель, поправляясь и набираясь сил. Я чувствовал себя хорошо, но в глубине души испытывал беспокойство и сожаление, которые трудно было объяснить. Возникало ощущение, как будто часть того сна стала явью.
Меня навестил старик и сообщил свое имя: Иосиф.
– Похоже, ты идешь на поправку.
– Благодаря вам, хотя пока я в силах совершать лишь короткие прогулки.
– Нам с трудом удалось спасти твою ногу; гной и яд, накопившиеся в ней, еще не вышли, но очень скоро твои силы восстановятся.
Мы обменялись взглядами. Мы оба знали, что он пришел сюда не для того, чтобы справиться о моем здоровье. В моих глазах он прочел желание поговорить начистоту.
– Когда мы с тобой в последний раз беседовали, ты сказал, что ни во что не веришь.
Я был готов к некоторому принуждению, но не такого рода. Я все понял.
– Члены вашей общины чувствуют себя неловко из‑за нашего присутствия. Я прав?
Он кивнул.
– Мы знаем, что твоя… наша подруга не говорит, но ее добрая душа говорит за нее. Она стала одной из нас, всех пленила своей красотой и простотой. Но ты…
– Я не пытался стать одним из вас.
– Мы хотели бы тебе помочь. Мы полагаем, что твое выздоровление затянулось, потому что тебе не хватает одного совершенно необходимого лекарства.
Я вопросительно поднял брови.
– Мира в душе.
Я вздохнул.
– Мы не собираемся навязывать тебе нашу веру, – продолжал он, – но хотели бы познакомить тебя с историей нашего народа.
Я поднял руку:
– Предупреждаю: мне будет нелегко это воспринять. Подобно тому, как вы смогли понять, что представляет собой моя… подруга, я понял без слов, что вы народ с чистым сердцем. Я дорожу и наслаждаюсь вашей дружбой, как первым глотком воды, которую вы мне дали, потому что здесь царит мир. Но вспомните, что я солдат, моя жизнь посвящена войне. И пусть я потерял веру в Атона, я по-прежнему неотделим от культуры моего народа, для меня святы древние египетские обычаи. Да, я не верю в Атона, но и не отрекся окончательно от Амона и древних богов.
– И тебя тревожат сны.
Я вздрогнул. Он, улыбнувшись, продолжил:
– Не хочу показаться нескромным, но благополучие нашей общины основано на том, что мы заботимся о каждом ее члене, поэтому мы чувствуем себя любимыми и защищенными.
Я начал выходить из себя.
– К чему вы мне это рассказываете, раз не собираетесь обращать меня в свою веру?
– Кое-кто сравнивает тебя с гнилым плодом.
– Вы хотите, чтобы я ушел?
– Нет, это было бы опаснее, чем твое присутствие здесь. Но прошу тебя об одном: не порть мои яблоки.
Я кивнул.
– Ясно. Я не должен нарушать царящего здесь спокойствия.
– Вот именно. Мы хотим, чтобы ты жил среди нас, но не оказывал на нас дурного влияния. Ты не должен рассказывать о внешнем мире никому, кроме меня. Не должен упоминать о богах, обычаях, одежде, роскоши, женщинах и разных искушениях, которые могли бы стать для нас соблазном. Твое присутствие и так воспринимается как нечто весьма странное и вредное, необычное и опасное.
– Не беспокойтесь. Я понимаю вас и благодарен за гостеприимство. Тем не менее нам нужно кое-что обсудить.
– Войну?
– Да. Меня тревожит мое будущее, которое сейчас неотделимо от вашего. Пока вы не осознаете грозящей вам опасности, но для меня она очевидна. Она очень велика. Не отвергайте мою помощь.
– И чем же ты будешь нам помогать?
– Наверное, вы сохранили мое оружие.
– Мы противники насилия.
– Но я не являюсь одним из вас и прибегну к нему только для того, чтобы спасти себя и вас. Я также думал о том, что вы должны быть готовы к нападению.
