Расцвет династии, несомненно, наблюдался тогда, когда фараон обладал реальной властью и делился ею, а не наоборот, как происходит сейчас.
Я проклинал Эхнатона за то, что он растил меня в атмосфере любви и терпимости, позволяя мне чувствовать его обременительную человечность. Я предпочел бы железную дисциплину, царившую в былые времена, когда доступ к фараону, как и к любому другому богу, был бы мне строго заказан. Приемы такого воспитания я ощутил лишь тогда, когда во дворце уже командовали жрецы, свидетелем тому была моя спина. Будь Эхнатон окружен ореолом мистики и божественности, особенно в глазах своих детей и скромного слуги, каким был я, у нас не появилось бы возможности иметь собственные суждения.
По иронии судьбы, царствование, основанное на благих намерениях и поисках любви и мира, едва не погубило страну. И все потому, что о семейном конфликте знал только узкий круг людей, живших в маленьком городе. Вот в Фивах или Мемфисе ничего нельзя скрыть и ни на кого нельзя положиться.
Бедный безумец! Страдавший от неизлечимой болезни Эхнатон, конечно, знал, что он всего лишь человек, знал об отсутствии в себе божественного света и, как любой человек, захотел насладиться семейным счастьем, поддерживая иллюзию о своей божественной природе единственным способом, позволившим ему не порывать со своими верованиями и не изменять самому себе.
Опять этот холодный пот.
Возможно, он утратил веру. Не только в древних богов, но и в Атона, и в самого себя, и потому подчеркивал свою человечность. Придав ей официальный характер, он освободил свою семью от ига протокола и традиций, чтобы самому освободиться от традиционного лицемерия, однако его никто не понял. Возможно, он хотел изменить страну или, точно зная, что случится в будущем, хотел преподать своим детям урок человечности. Я со смехом представил себе, что сделал бы его отец, если бы у него родилось шесть дочерей.
Я так и не понял, был Эхнатон сумасшедшим или, напротив, слишком здравомыслящим. Возможно, его единственной ошибкой было то, что он отдалился от людей и позволил врагам узнать, что он слаб. Возможно, не препятствуй этому жрецы, его идеи проникли бы в египетское общество, хотя он никогда их открыто не провозглашал. Это служило доказательством его неуверенности в себе и в своей системе.
А может быть, жрецы постоянно держали фараона в изоляции, чтобы народ не узнал о его слабости и не потерял своей веры? Возможно, объяснение не может быть однозначным, но должно учитывать множество случайностей и совпадений.
Я потряс головой, так как опять столкнулся с неразрешимыми проблемами, и решил сосредоточиться на ближайшем будущем.
Вскоре я вновь оказался на борту обманчиво хрупкого корабля, который качало из стороны в сторону. Я думал о том, что боги, несомненно, существуют, ибо без их вмешательства эта ореховая скорлупка давно покоилась бы на дне моря.
Через несколько дней, прячась, словно преступник, я пробрался в расположение армии отца, но главнокомандующий, к моему негодованию, принял меня только через два дня. Ему нравилось заставлять меня ждать, чтобы, не проявив благоволения, ослабить мою решимость и сделать покорным, хотя он прекрасно меня знал и понимал, что подобные вещи со мной не проходят.
Наконец этот день настал. Достаточно изучив своего отца, я подошел и обнял его, не потому, что мне этого хотелось, а чтобы его позлить. Он поднялся и взял меня за руку, и это было немало, так как на большее он был неспособен.
– Я очень рад, что ты жив. Я все время думал о тебе.
– Надо полагать.
– Ну, и где ты был? Тебя следовало бы арестовать за дезертирство.
Я пропустил его колкость мимо ушей.
– Я искал убежище для Нефертити. Ты это прекрасно знаешь. Где Тут не смог бы ее найти. Тебе это кажется странным?
Он посмотрел на меня с непритворной озабоченностью.
– Ты думаешь, женщина, даже такая, как она, стоит таких усилий?
– Речь не только о ней. – Я сменил тему. Мне не понравился его тон. – Я разговаривал с Эйе.
– И он прислал тебя сюда? Старый лис!
– Нет, я пришел по собственной воле, чтобы помочь тебе сражаться.
– Помочь мне, говоришь? Хорошенькое дело! Сейчас перед Тутом уже стоит гонец, и прежде, чем мы закончим разговор, он прикажет тебя убить.
– Не думаю.
– Почему?
– У меня есть то, что ему нужно, и, если я буду мертв, он не узнает, где это спрятано. К тому же в его интересах, чтобы я был рядом с тобой, живой, и помогал тебе.
– Не слишком ли ты самонадеян?
Я иронично улыбнулся.
– Разве?
Хоремхеб пожал плечами.
– На самом деле ты прав. Не сегодня-завтра состоится битва, и она будет нелегкой. Ты знаешь, что у меня мало хороших командиров и закаленных бойцов. Однако не обольщайся. Даже если бы ты победил противника в одиночку, не думай, что Тут, забыв твои прежние грехи, позволит тебе вернуться в Фивы героем.
Я широко улыбнулся и, сдерживая смех, произнес, не ожидая благодарности:
– Спасибо и на том.
Когда я повернулся, чтобы идти, он спросил:
– Где она?
Я с улыбкой посмотрел на него:
– Ответив, я поставлю тебя под угрозу.
– А явившись сюда – нет? И с чего ты решил, что я боюсь Тута? Если бы не Эйе, ты бы ползал передо мной на коленях, а не пытался оскорбить своими дерзкими словами. Отвечай, разве Тут не решит, что ты сказал мне об этом? Чтобы развязать тебе язык, он может взять меня в заложники.
На этот раз я не смог не засмеяться.
– Но сначала ты выиграешь войну.
Выходя от отца, я столкнулся с Суром, тот обнял меня, как он один умел это делать.
– Мой безумный командир!
– Мой упрямый нубиец!
– Пойдем-ка выпьем, и ты расскажешь о своих приключениях. – Раскаты его смеха прозвучали, как львиный рык. – Говорят, ты вырвал из рук безусого мальчишки саму царицу Египта!
Я пожал плечами:
– Ну да.
Увидев на черном лице нубийца вытаращенные глаза, я рассмеялся. Сур понял, что это не бравада.
– И ты не боишься, что фараон сдерет с тебя кожу и разбросает куски твоего тела по пустыне?
Я снова пожал плечами:
– Ты меня выдашь?
Улыбка исчезла с его посеревшего лица.
– Не шути так. Здесь полно шпионов. Жрецы боятся, что твой отец получит слишком много власти, если выиграет войну.
Я произнес шутливым тоном:
– А что собираешься делать ты? Будешь сражаться с хеттами?
Сур посерьезнел и взял меня за руку.
– Я всю жизнь на войне, и в первый раз мне страшно! Я не боюсь биться с врагом и достойно умереть в бою, тогда Амон взвесит мое сердце с особым снисхождением к моим поступкам… Но сражаться против него…
