Я сумел приостановить движение кинжала, когда он вонзался мне в живот, что несколько ослабило удар, но недостаточно.
Кинжал вошел в мое тело.
Я слышал звук, с каким он вонзился в меня. Понял, что бесполезно бороться, и сменил тактику. Я позволил ему воткнуться по самую рукоятку.
Тогда я изо всех сил стиснул в объятиях Тута, чтобы он не мог вытащить кинжал, и толкнул его, наваливаясь всем телом, к ближайшей стене, которая была в двух шагах от нас.
Тут отчаянно дергал кинжал, но вытащить его не мог. Мне оставалось только позволить ему продолжать, а когда я крепко прижал его к стене, поднял руки и схватил его за горло.
Фараон удвоил усилия, стараясь вытащить кинжал, но рука его была зажата между нашими телами. Опытный боец отказался бы от намерения извлечь кинжал и попытался бы большими пальцами выдавить мне глаза или нанес бы мне удар головой. Я бы так и поступил. Но Тут был ребенком, а его тренировки ограничивались теми, что были у нас в капе, когда мы играли во взрослых.
Я начал сжимать руки.
Я чувствовал, как жжет внутренности, но продолжал сжимать.
Я увидел слезы на лице этого ребенка и испытал угрызения совести. Я тоже заплакал, осознавая, что совершаю преступление.
Но продолжал сжимать руки.
Глаза Тута остекленели, он отчаянно задергался, пытаясь вдохнуть, но я не давал ему этого сделать… И после нескольких судорожных движений он перестал дышать.
Мой свет умер.
Я выпустил из рук его тело и посмотрел на кровавое месиво, в которое он превратил мой живот. Не сам удар был смертельным, но последующие движения лезвия, разрезавшего ткани и органы.
Я понимал, что мне предстоит умереть.
Все внутри у меня горело, но я подошел к Нефертити.
Она помогла мне лечь и закрыла рану своей туникой.
В этот момент появился Хоремхеб.
– Привет, Пи!
41
Я не знал, по какой причине, – то ли меня покидала жизнь, то ли просто от неожиданности, – кровь отхлынула от лица. Я не обращал внимания на боль. Мне не хотелось доставить ему удовольствие видеть меня слабым.
– Я уже не твой сын?
Хоремхеб раскатисто захохотал.
– Ты никогда не был моим сыном. Я наблюдал за тобой в капе, как наблюдал за всеми детьми, чтобы со временем использовать их в своих целях. Ты был особенный, и не только потому, что являлся тенью Тута, ты отличался незаурядными способностями и неприличествующей твоему положению гордостью. Я помню, с какой стойкостью ты вынес наказание, которое я тебе определил, и в тот же день принял решение. Сделать так, чтобы все поверили в то, что ты мой сын, было несложно.
– Лжешь!
Он пожал плечами.
– Нисколько. Ты думаешь, я позволил бы, чтобы у моих врагов была возможность диктовать мне? Подумай. Посмотри на нее, на Эхнатона, на Эйе. Все вы уязвимы, потому что способны любить.
– Ложь! И как ты собираешься продлить свой род?
– А ты плохо соображаешь! Я еще молод, а у тебя, – он повернулся к Нефертити, – много дочерей, и одна из них сделает меня законным фараоном, несмотря на то, что мне тошно думать о совокуплении с ними. И если у меня не будет сына, как и у тебя, мне не составит труда посадить на трон какого-нибудь военачальника, который чему-то научится у меня и не будет меня ненавидеть
[17]. Но хочу обрадовать тебя: ты выполнил миссию, задуманную мною для тебя.
Я посмотрел на Нефертити, на Хоремхеба… затем на безжизненное тело фараона.
– Мне казалось, что тебя не волнуют боги.
– Но я уважаю их и не решился бы убить фараона, как и Темные, несмотря на всю их ненависть к нему, прежде всего из‑за того, что его не удалось натравить на Эхнатона. Поэтому твоя роль была так важна!
– Ты снова использовал меня!
– Это было нелегко, но теперь…
– Ты станешь фараоном.
Он опять засмеялся.
– Нет. Пока нет. Мы с Темными договорились, что в течение нескольких лет я буду мириться с царствованием Эйе. Возможно, за это время я обзаведусь наследником. – Он подмигнул мне.
Я сказал, почти ничего не видя от ярости:
– Я тебе не верю.
– Думаешь, Темные примут меня, если я взойду на трон сегодня? Имя Эйе будет стерто из памяти народа, как и имя Тута и его отца. – Он раскинул руки. – Но мое имя останется чистым, его будут помнить всегда. Я обновлю страну, расширю ее границы до тех, которые когда-то установил великий Амасис, я одержу победу над Темными и получу поддержку народа.
Я взглянул на свой живот. Кровь начала просачиваться между пальцами. Хоремхеб подошел и посмотрел на рану.
– И за это тоже спасибо. Ты оказал мне еще одну услугу. Я не мог бы позволить тебе жить. Ты слишком ценен, чтобы оставить тебя в живых.
Я посмотрел ему прямо в глаза, не собираясь проигрывать свою последнюю битву с ним.
– Ты лжец и обманщик! Какая участь ждет страну, если у тебя все основывается на лжи? У тебя нет чести, ты замарал свое высокое воинское звание враньем, недостойным даже мошенника-торговца.
Хоремхеб схватился за меч.
– Я всегда выполняю свои обещания!
– Тогда исполни наш с тобой уговор! Я выиграл для тебя сражение, я убил фараона и дал тебе то, что обеспечит покорность Эйе.
– То есть?
– Его сын. Он здесь.
Раскаты смеха Хоремхеба эхом отразились от стен небольшой комнаты.
– Он уже в моей власти. Думаешь, я этого не знал?
– А ты думаешь, я тебя не знаю? Как ты считаешь, зачем я привел его сюда? Чтобы защититься от тебя. Или ты считаешь, что я ничему не научился у тебя?
Лицо его разгладилось, он, явно удивленный, кивнул.
– Очень хорошо. Я всегда знал, что у тебя есть характер. Скажи, что я обещал тебе?
– Что не будешь покушаться на ее жизнь! Она тебе уже ни для чего не нужна. И ты не знаешь, что она стала…
Его хохот снова отозвался у меня в ушах.
– Думаешь, я не шпионил за тобой? – спросил он. – Может быть, полагаешь, что только ты и твой свет умели шпионить?
Меня это не тронуло.
– Мне это безразлично. Сдержи слово.
Хоремхеб вложил меч в ножны.
– Сдержу! И окажу тебе еще одну услугу, как ты услужил мне, – он указал на мой живот. – Я оставлю в живых обитателей этого селения, они доблестно сражались, чтобы остаться варварами… Но через год я вернусь, и к тому времени они вместе с ней должны уйти отсюда. Куда-нибудь подальше. Если я их найду, то тут же уничтожу.
