Я знаю, что твой отец назвал бы грешным этот образ мыслей. А знаешь ли, что мне представляется? Ему известно мое происхождение и мое семейство лучше, нежели он показывает. Возможно ли, чтобы я был оставлен в Эдинбурге в шестилетнем возрасте без иной рекомендации, чем уплата за меня вперед содержателю школы? Из более раннего времени я могу припомнить только полную снисходительность матери к моим самым деспотичным капризам. Но ее уже нет больше, моей доброй матери. Я помню эти вытянутые лица, эту комнату, куда не проникал свет, эту черную драпировку, впечатление таинственности, произведенные на меня траурными дрогами и каретами, и затруднение, с каким я представлял все это себе после исчезновения матери… Я думаю, что до этого рокового события я не мог составить себе понятия о смерти, и ничего не слышал о конце, ожидающем всякое живое существо; я приобрел сведения об этом ценой потери моей матери, составлявшей все мое семейство.
Почтенный священник – единственная особа, нас посещавшая, – был моим провожатым и спутником в дороге, которая показалась мне весьма продолжительной. Не знаю, зачем и почему он поручил меня попечениям другого старика, который заступил его место и перевез меня в Шотландию. Вот и все, что мне известно.
Я повторял тебе все это не раз, и в настоящую минуту снова повторяю для того, чтобы ты как будущий адвокат, вооружился проницательностью и попытался извлечь для меня какую-нибудь пользу.
Я буду писать тебе аккуратно и много, и спешу сообщить, что письма мои будут также и занимательны.
Пиши мне сюда «до востребования», а я распоряжусь, чтобы мне пересылали твои письма туда, где я буду находиться.
Д. Л.
Письмо II. Аллан Файрфорд к Дарси Летимеру
Мне было грустно расставаться с тобой. Когда я возвратился, отец пришел уже из лавки, и я, оставив лошадь на конюшне, вошел в свою комнату и принялся за муниципальный кодекс. Недолго, однако, пришлось мне просидеть за этим скучным занятием; скоро явился Джеймс и известил, что меня ожидает скромный ужин. На столе стояли сыр, бутылка старого эля и только два прибора, третьего же, для Дарси, внимательный Джеймс Уилкинсон уже не приготовил. С вытянутым лицом, низким лбом и косой, завернутой в ленту, он стоял по обычаю за стулом моего отца, словно проглотил аршин.
– Ты можешь уйти, Джеймс, – сказал ему отец.
«Опять что-нибудь новое!» – подумал я. На родительском лице барометр не предвещал хорошей погоды.
Когда на его вопрос о причине моего отсутствия я ответил откровенно, что обедал в Нобл-Хаузе, он вздрогнул, словно я объявил ему, что побывал в Иерихоне.
– В Нобл-Хаузе, сударь? А что была тебе за надобность посещать Нобл-Хауз? Разве ты забыл, что изучаешь юриспруденцию? Что приближается твой экзамен по шотландскому праву, что теперь каждая минута тебе дороже часа? А ты ухитряешься посещать Нобл-Хауз!
– Я был с Дарси Летимером, папа, провожал его в дорогу.
– А! – проговорил отец, немного смягчаясь, – я не порицаю твоей дружбы с Дарси Летимером, но я был бы довольнее, если бы ты проводил его пешком до заставы, нежели ездить верхом в Нобл-Хауз: тебе не пришлось бы ни нанимать лошади, ни платить за обед.
– Летимер заплатил за обед! – воскликнул я, стараясь смягчить его окончательно, однако лучше сделал бы, если бы промолчал.
– Как! И ты можешь выносить, чтобы другие платили за тебя? Никто не должен выходить из трактира, не заплатив по своему счету.
– Я допускаю общее правило, но это было исключение, ибо в самом кодексе бывают исключения… Дарси уезжал, а я проводил его.
– Довольно. Я не пеняю тебе за привязанность к Дарси – он отличный малый в настоящее время… А так как он жил в моем доме с самого выхода из школы, то я не вижу особенного вреда в том, что ты воспользовался его дружеским приглашением. Ну, наливай свой стакан.
Видя, что отец смягчился, я заметил, что без тебя вечера нам, должно быть, покажутся очень длинными. Передаю тебе его ответ слово в слово.
– Правда, – сказал он, – Дарси был приятным собеседником, но он такой рассеянный и немного взбалмошный. Я ему желаю успеха в свете, но, если хочешь, – он несколько ветрогон.
Мне стыдно было бы не защищать отсутствующего друга, и я говорил в твою пользу. Но, отказавшись от юриспруденции, ты много потерял во мнении моего отца.
– Он шляется по балам, читает романы, – заметил отец.
Я возразил, что ты был всего на одном балу у знакомых, а романы, насколько мне известно, заключались в одной разрозненной части «Тома Джонса».
– Да, но он танцевал до самого утра и по крайней мере двадцать раз перечитывал эту нелепицу.
Помня твой намек, что мой отец знает о тебе больше, нежели кажется, я попытался, как говорится, закинуть удочку.
– Я не вижу, – сказал я, – какую пользу может принести изучение шотландских законов человеку, все состояние которого, по-видимому, находится в Англии.
Я думал, что он меня обругает.
– Не намерен ли ты из меня что-нибудь выпытать? Какое тебе дело, есть или нет состояние у Дарси? И какой вред принесли бы ему шотландские законы, если бы он изучил их основательно? Разве наши муниципальные законы не тот же древний кодекс Римской империи? Ступай спать после своих похождений в Нобл-Хаузе и постарайся встать и приняться за книгу до рассвета.
Впрочем, несмотря на суровую свою наружность, отец любит меня – я имею тому множество доказательств. Не удивляйся также, если я тебе скажу, что серьезно хочу заняться правоведением.
Прощай, твой А.Ф.
Письмо III. Дарси Летимер к Аллану Файрфорду
Шеффердс-Буш
Благодарю тебя, любезный друг, за послание. Мне кажется, я слышу, как твой отец произносит слово «Нобл-Хауз» с презрением и неудовольствием, будто самое название оскорбительно, и словно ты не мог избрать хуже места во всей Шотландии. Но это в сторону. Скажу тебе, что все наши понятия о горцах весьма неверны. Здесь уже не думают о Претенденте. Клейморы, которыми были вооружены горцы, перешли в другие руки; щиты их служат покрышками для кадок с маслом, и племя старого закала заменилось иным племенем.
Но с несказанным удовольствием я видел страну, вступать в которую мне не дозволено, – одним словом, я видел плодородные края веселой Англии, которой горжусь как родиной и на которую взираю с любовью почтительного сына, хотя меня отделяют от нее и сыпучие пески, и быстрые волны.
Ты не позабыл, Аллан, что в том самом письме, где Гриффин уведомляет меня об удвоении моего содержания и предоставлении мне полной свободы действий, заключается также и запрещение ступать ногой в Англию, хотя я имею право посещать все британские владения и континенты по своему произволу. Однако я лучше расскажу тебе мое вчерашнее приключение, так как я поехал в качестве искателя приключений.
Дамфрис, главный город графства, мне очень скоро надоел, несмотря на гостеприимство мэра Гросби, старого знакомого твоего отца, и я начал продвигаться к востоку, то отыскивая следы древностей, то занимаясь ужением рыбы. В одной деревне я убедился, что наши руководства к ужению – чистейшая нелепость, ибо однажды я просидел несколько часов на реке, не поймав ни одной штуки, и, кроме того, послужил предметом насмешек для двенадцатилетнего оборванца-пастуха, разразившегося обидным хохотом. Действительно, когда из любопытства я передал удочку со всеми принадлежностями этому мальчугану, он не более как в полчаса наловил множество форелей; он дал мне несколько практических советов, несмотря на то что был босой и весь в лохмотьях.
