Я испугался этого объяснения, которое грозило мне продолжительным арестом.
– Но какие же права имеете вы надо мной, и какое хотите сделать из них употребление?
– Можете быть уверены, что употребление серьезное, но я не намерен сообщить вам об этом сегодня. Как вы мне дороги, видно из того, что для вашего пленения я унизился присоединиться к бродягам, разорившим рыбный завод этого жалкого квакера. Я презираю его, но без этого я не вмешался бы в ночное нашествие.
– Увы! Как я несчастен, раз даже способствовал разорению человека, оказавшего мне дружеское расположение.
– Не беспокойтесь о Джоши: подобные лицемеры всегда найдут средство поправиться. Но довольно об этом. Мне необходимо переменить местопребывание немедленно, ибо хотя судья и добрый мой приятель, однако после открытия этого сумасшедшего Пибля мне оставаться здесь не совсем безопасно. Вы должны следовать за мной как арестант или как товарищ. В последнем случае я требую от вас только честного слова не пытаться бежать, иначе же я, не задумавшись, раздроблю вам череп.
– Не знаю ваших планов и намерений, мистер Геррис, но не могу не считать их опасными. Я не хочу употреблять бесполезных попыток против превосходящих сил; но никогда не откажусь от права возвратить свою свободу при благоприятном случае. Я предпочитаю быть вашим узником, нежели товарищем.
– По крайней мере откровенно… Я не желаю подвергать вас никакому бесполезному принуждению. Напротив, вы будете путешествовать по возможности спокойно. Чувствуете ли вы в себе достаточно силы, чтобы ехать верхом, или хотите лучше сесть в карету? В стране, по которой мы поедем, гораздо удобнее верховая лошадь.
– Я чувствую, что силы мои укрепляются, и желал бы путешествовать верхом.
– Конечно, потому что больше шансов сбежать, – заметил Геррис, смотря на меня проницательно.
– Позвольте вам заметить, что мысли мои принадлежат мне.
– Советую вам не делать никаких попыток, ибо я буду пристально наблюдать за вами. Белье для вас и необходимое в настоящих обстоятельствах платье готовы. Кристел Никсон будет вашим слугой или, лучше сказать, горничной. Ваш дорожный костюм может вам показаться несколько странным: но если вы от него откажетесь, ваша поездка будет так же неприятна, как путешествие сюда. Прощайте. Мы знаем теперь друг друга лучше, чем прежде, и не моя вина, если, познакомившись короче, мы не возымеем один о другом лучшего мнения. Завтра мы выезжаем на рассвете, а может быть, и раньше.
С этими словами сквайр вежливо поклонился и вышел.
Вот какие получил я сведения. Значит, опасность, угрожавшая мне в Англии, была власть этого человека.
Глава IX. Продолжение журнала Дарси Летимера
Оставшись один, я предался размышлениям, и вдруг на дворе под моим окном раздались звуки скрипки. Двух-трех ударов смычка для меня было достаточно, чтобы узнать игру знакомого мне слепого музыканта, с которым я ходил на вечер и который присутствовал при разрушении рыболовного завода квакера Джоши. Он два раза сыграл одну прелестную шотландскую арию.
Утопающий хватается за соломинку. Я знал, что этот человек, несмотря на свою слепоту, был отважен, сметлив и мог служить отличным проводником. Я полагал, что заслужил его доброе расположение. Тотчас же мне пришла на память история Ричарда Львиное Сердце и его менестреля Блонделя. Тотчас же я придумал средство вступить с ним в сношения.
Слепец начал в третий раз свою арию.
– Если вы не умеете играть другой песни, – сказал кто-то, – советую вам убираться отсюда. Притом же Кристел Никсон и сквайр скоро возвратятся, и вы увидите, кто заплатит за скрипку.
«А! – подумал я, – если нет других слушателей, кроме Джона и Дорки, я попытаюсь».
И, желая выразить свой плен, я запел начало 137-го псалма:
На реках Вавилонских
Тамо седохом и плакахом.
Меня, казалось, слушали внимательно, и когда я умолк, кто-то сказал с участием:
– Увы, бедный молодой человек! Неужели такой красивый парень лишился рассудка?
– Если это правда, – молвил Вилли, возвышая голос так, чтобы я мог услышать, – то самое лучшее для него лекарство – скрипка.
И слепец немедленно заиграл одну шотландскую песню, слова которой я припомнил в ту же минуту:
О, распевай, мой парень,
Я приду к тебе на помощь.
Я услышал на дворе стук деревянных башмаков – обыкновенная обувь камберлендских крестьян, – из чего заключил, что Джон и Дорка танцевали джигу под музыку. Воспользовавшись этим, я смело засвистал арию, слова которой начинались следующими словами:
Придите ко мне,
Помогите мне,
Когда все меня покинули.
Вилли вдруг сбил с такта танцующих, внезапно переменил арию, и заиграл ту, первый куплет которой начинался:
Я тебя некогда не обману.
Вот тебе моя рука!
Я не сомневался, что слепец очень хорошо понял меня, но войти с ним в прямые сношения не представлялось никакой возможности. Я даже начал бояться петь из боязни возбудить подозрение Дорки или даже глуповатого ее товарища. Однако мне было необходимо сообщить слепцу свое намерение о желании убежать. Надеясь на его смышленость, я начал насвистывать песню:
Прощай, вся честная компания.
Веселитесь хорошенько без меня.
Я сажусь на лошадь
И хочу поискать другого отечества.
Друзья мои и недруги
Желали бы видеть меня далеко отсюда.
Вилли немедленно отвечал арией:
Надвиньте на лоб страшные шлемы
И переходите со мной через границу.
Но в это время внизу заговорили о прибытии Кристела Никсона. Вилли вынужден был удалиться, но на прощание сыграл:
Судя по всему, я приобрел себе верного сторонника, и хотя странно было рассчитывать на бродячего музыканта… притом слепого, я не терял надежды.
Но я ожидаю помощи еще и с другой стороны, Аллан. Два раза я видел на рассвете молодую особу, которая проходила по двору фермы и на мои знаки отвечала жестами, что узнала меня, но прикладывала палец к губам, как бы рекомендовала молчание и осторожность. Последний раз мне показалось, что она хотела поговорить со мной, но кто-то помешал.
На другой день я нашел у себя на столе стихи; как они попали ко мне – не могу сказать. Почерк был ловкий и орфография правильная.
Стихи говорили о надежде, и в них высказывалась мысль, что, обнаруживая робость, мы изменяем самим себе. Невозможно было сомневаться, что стихи эти были написаны мне с дружеским намерением.
Наконец принесли дорожное платье, предназначенное мне моим так называемым опекуном. Как бы ты думал, в чем оно заключалось? Это не более и не менее как амазонка провинциальных дам среднего круга, и маска, которую они надевают от солнца и от пыли, с той только разницей, что она была не из картона, а из железа. Убор этот, снабженный сзади стальной пряжкой с замком, напоминал мне несчастного, известного под именем Железной маски. Я колебался сначала приступить к принудительному маскараду, но мне пришли на память слова Герриса, который грозил запереть меня в карету, и я поневоле смирился.
