Граф Пиппер привел выдержки из недавно вышедшей книжки La crise du Nord
[31] – о войне России со Швецией, где доказывается, что «победы русских предвещают светопреставление» и что «ничтожество России есть условие для благополучия Европы». Граф напомнил также слова Лейбница, сказанные до Полтавы, когда Лейбниц был еще другом Швеции: «Москва будет второй Турцией и откроет путь новому варварству, которое уничтожит все европейское просвещение».
Блюментрост успокоил нас тем, что водка и венерическая проказа (venerische Seuche), которая в последние годы с изумительной быстротой распространилась от границ Польши до Белого моря, – опустошат Россию меньше чем в одно столетие. Водка и сифилис – это будто бы два бича, посланные самим Промыслом Божиим для избавления Европы от нового нашествия варваров.
– Россия, – заключил Плейер, – железный колосс на глиняных ногах. Рухнет, разобьется – и ничего не останется!
Я не слишком люблю русских; но все-таки я не ожидала, что мои соотечественники так ненавидят Россию. Кажется иногда, что в этой ненависти – тайный страх; как будто мы, немцы, предчувствуем, что кто-то кого-то непременно съест: или мы – их, или они – нас.
17 января
– Так как же вы полагаете, фрейлин Юлиана, кто я такой, дурак или негодяй? – спросил меня царевич, встретившись со мной сегодня поутру на лестнице.
Я сначала не поняла, подумала, он пьян, и хотела пройти молча. Но он загородил дорогу и продолжал, глядя мне прямо в глаза:
– Любопытно было бы также знать, кто кого съест – мы вас или вы нас?
Тут только я догадалась, что он читал мой дневник. Ее высочество брала его у меня ненадолго, тоже хотела прочесть; царевич, должно быть, заходил к ней в комнату, когда ее не было там, увидел дневник и прочел.
Я так смутилась, что готова была провалиться сквозь землю. Краснела, краснела до корня волос, чуть не плакала, как пойманная на месте преступления школьница. А он все смотрел, да молчал, как будто любовался моим смущением. Наконец, сделав отчаянное усилие, я снова попыталась убежать. Но он схватил меня за руку. Я так и обмерла от страха.
– А что, попались-таки, фрейлен, – рассмеялся он веселым, добрым смехом. – Будьте впредь осторожнее. Хорошо еще, что прочел я, а не кто другой. Ну и острый же язычок у вашей милости – бритва! Всем досталось. А ведь, что греха таить, много правды в том, что вы говорите о нас, ей, ей, много правды! И хоть не по шерстке гладите, а за правду спасибо.
Он перестал смеяться, и с ясной улыбкой, как товарищ товарищу, крепко пожал мне руку, точно в самом деле благодарил за правду.
Странный человек. Странные люди вообще эти русские. Никогда нельзя предвидеть, что они скажут или сделают.
Чем больше думаю, тем больше кажется мне, что есть в них что-то, чего мы, европейцы, не понимаем и никогда не поймем: они для нас – как жители другой планеты.
2 февраля
Когда я проходила сегодня вечером по нижней галерее, царевич, должно быть, услыхав шаги мои, окликнул меня, попросил зайти в столовую, где сидел у камелька, один, в сумерках, усадил в кресло против себя и заговорил со мной по-немецки, а потом по-русски, так ласково, как будто мы были старыми друзьями. Я услышала от него много любопытного.
Но всего не буду записывать: небезопасно и для меня и для него, пока я в России. Вот лишь несколько отдельных мыслей.
Больше всего удивило меня то, что он вовсе не такой защитник старого, враг нового, каким его считают все.
– Всякая старина свою плешь хвалит, – сказал он мне русской пословицей. – А неправда у нас, на Руси, весьма застарела, так что, хоромины ветхой всей не разобрав и всякого бревна не рассмотрев, – не очистить древней гнилости…
Ошибка царя будто бы в том, что он слишком торопится.
– Батюшке все бы на скорую руку: тяп-ляп и корабль. А того не рассудит, что где скоро, там не споро. Сбил, сколотил, вот колесо, сел да поехал, ах, хорошо; оглянулся назад – одни спицы лежат.
18 февраля
У царевича есть тетрадь, в которую он выписывает из Церковно-Гражданской Летописи Барония статьи, как сам выражается, «приличные на себя, на отца и на других – в такой образ, что прежде бывало не так, как ныне». Он дал мне эту тетрадь на просмотр. В заметках виден ум пытливый и свободный. По поводу некоторых слишком чудесных легенд, правда католических, – примечание в скобках: «справиться с греческим»; «вещь сумнительная»; «сие не весьма правда».
Но всего любопытнее показались мне заметки, в которых сравнивается прошлое чужое с настоящим русским.
«Лето 395. – Аркадий цесарь повелел еретиками звать всех, которые хоть малым знаком от православия отличаются». Намек на православие русского царя.
«Лето 455. – Валентин цесарь убит за повреждение уставов церковных и за прелюбодеяние». Намек на уничтожение в России патриаршества, на брак царя с Екатериною при жизни первой жены, Авдотьи Лопухиной.
«Лето 514. – Во Франции носили долгое платье, а короткое Карлус Великий запрещал; похвала долгому, а короткому супротивное». Намек на перемену русского платья.
«Лето 814. – Цесаря Льва монах прельстил на иконоборство. Также и у нас». Намек на царского духовника, монаха Федоса, который, говорят, советует царю отменить почитание икон.
«Лето 854. – Михаил цесарь церковными Тайнами играл». Намек на учреждение Всепьянейшего Собора, свадьбу шутовского патриарха и многие другие забавы царя.
Вот еще некоторые мысли.
О папской власти: «Христос святителей всех уравнял. А что говорят, без решения Церкви спастися не можно – и то ложь явная, понеже Христос сам сказал: веруяй в Мя жив будет вовеки; – а не в церковь Римскую, которой в то время не было, и покамест проповедь Апостольская в Рим не дошла, много людей спаслося».
«Магометанские злочестия чрез баб расширилися. Охота баб к пророкам лживым».
В целых ученых исследованиях о Магомете сказано меньше, чем в этих четырех словах, достойных великого скептика Бейля!
* * *
Намедни Толстой, говоря о царевиче, сказал мне со своею лисьей усмешкой:
– К приведению себя в любовь – сей наилучший способ: в нужных случаях уметь прикрыться кожею простейшего в скотах.
Я не поняла тогда; теперь только начинаю понимать.
В сочинении одного старинного английского писателя – имя забыла – под заглавием «Трагедия о Гамлете, принце Датском», этот несчастный принц, гонимый врагами, притворяется не то глупцом, не то помешанным.
Примеру Гамлета не следует ли русский принц? Не прикрывается ли «кожею простейшего в скотах»?
* * *
Говорят, царевич осмелился однажды быть откровенным, доложил отцу о нестерпимых бедствиях народа. С той поры и впал в немилость.
