– И ты опять будешь платить за меня? – спросил он.
Лейла изумленно подняла брови:
– Ты не думаешь, что оскорбляешь меня? Давид? Во-первых, герцогиня очень щедра ко мне. Я хорошо служу ей. А во-вторых, мне приятно чем-то поделиться с тобой. И деньги – самое ничтожное из всего, что я хочу и могу тебе дать.
Через десять минут они были на Ночном бульваре у «Алой розы».
Они расположились в отдельном кабинете на широком тугом диване. Вскоре им принесли ужин и три бутылки шампанского в запотевших ведерках со льдом.
– Кажется, мы заказывали только две? – глядя на официанта, нахмурилась Лейла.
Тот услужливо поклонился ей:
– Это подарок от господина из кабинета напротив. Вот записка, сударыня.
Лейла протянула руку за клочком бумаги.
– «Всегда у твоих ног, – вслух прочитала она. – Цезарь». Позовите этого господина, любезный. И принесите коньяк. – Она подняла глаза на Давида. – Цезарь Маурос не пьет шампанского.
Через пять минут в дверь едва протиснулся огромный господин в смокинге. Его лысая голова представляла сверкающий шар, маслянистые глаза на одутловатом безбровом лице выражали презрение ко всему, но только не к спутнице Давида.
– Я у твоих ног, Лейла, – повторил он текст послания, гигантской горой мяса подплывая к дивану и целуя протянутую ему руку.
Лейла представила мужчин друг другу – и глаза гостя неприятно кольнули Давида. Необъятная холеная рука гиганта-толстяка, сухая и горячая, с дымчатым «кошачьим глазом», оправленным в золото, на мизинце, оказалась могучей.
– Ты совсем забыла о нас, – проговорил Цезарь Маурос, вальяжно усаживаясь в кресло напротив Лейлы, вытягивая из пиджака сигару. – Наверное, была на то причина?
– Была, – заговорщицки сжимая руку Давида, ответила Лейла.
Гость понимающе кивнул. И следом недоуменно поднял несуществующие брови:
– Сколько лет тебя знаю – ты не меняешься. А я вот вчера выронил карты из рук!
– Это для тебя удар, Цезарь!
– Еще какой! – откликнулся яйцеголовый гигант.
Он налил себе коньяка, выпил залпом.
– А чем занимаетесь вы, господин Валери?
– Я актер, – прохладно ответил Давид.
Гость вновь расплылся в улыбке:
– Вы играете в покер?
– Иногда.
– Таинственный ответ. Могли бы с вами испытать судьбу, если, конечно, дама не станет возражать.
– Нет, Цезарь, уволь, – сказала Лейла. – Не хочу показаться тебе нелюбезной, но мы здесь не за этим.
– Понимаю, – кивнул гигант. – Не буду настаивать.
Зажав сигару в зубах, щурясь от дыма, он хлопнул себя по мясистым коленям, встал и вразвалку подошел к двери.
– И все же, господин Валери, надумаете разложить колоду, загляните ко мне, – у самого порога бросил он. – Я в кабинете напротив.
Облако синего дыма он выпустил раньше, чем закрыл за собой дверь.
Решение пришло к Давиду внезапно и почти сразу, как их гость вышел. Наверное, он хотел отомстить неуклюжему и самодовольному носорогу за клуб тяжелого сизого дыма, что все еще раскачивался у порога их кабинета.
– Ты дашь мне в долг? – спросил он. – Я хорошо играю. Мне везет. Я сумею проучить его.
– Кого, Цезаря Мауроса? – не скрывая снисходительной улыбки, подняла брови Лейла. – Вот про это забудь. Цезарь – картежник, и разделает тебя, как мальчишку. Играй лучше со мной, – она привлекла Давида к себе. – Я не Цезарь, и сдамся по первому твоему желанию! – Она потянула платье вверх, обнажая удивительной формы ноги в темных чулках. – Как ты уже догадался, кое-что из белья я оставила дома. – Лейла кивнула на дверь. – И запри лучше дверь.
Выполнив ее просьбу, Давид обернулся:
– Я буду играть и сумею проучить этого носорога – тебе стоит только поверить в меня!
5
– Хочу вас предупредить, господин Валери, – сказал Цезарь, доставая из коробки сигару, – я не играю на мелкие взятки. Двадцать тысяч на кон, добор по одной карте, три ставки по первоначальной сумме банка.
Деньги выходили огромные – и Давид медлил.
– Конечно, вы можете отказаться, господин Валери, – самодовольно засопел Цезарь, сверкая лысиной, обнюхивая сигару.
– Я буду играть, – сказал Давид. – Но только в долг – это мое условие.
Чиркнув спичкой, Цезарь раскуривал сигару.
– Наша общая дружба с Лейлой будет порукой вашему слову, господин Валери.
Оба мужчины просили Лейлу банковать, но вместо того, чтобы раздать новые карты, она с яростью отшвырнула колоду.
– У него нет таких денег, – сказала она и тут же повернулась к Давиду: – Хватит ломать комедию – мне пора возвращаться домой.
– Быть в дружбе с такой женщиной и не иметь денег? – миролюбиво улыбнулся Цезарь. – Ты хочешь сказать, что господин Валери… Это всего лишь твой милый блеф, Лейла?
– Я найду эту сумму, господин Маурос, – сквозь зубы процедил Давид.
Лейла метнула на Давида предостерегающий взгляд:
– Смотри, я не стану торговать собой, чтобы расплатиться за тебя.
Но Давид уже забыл о пикировке – он смотрел на один из осколков разлетевшейся колоды. Прямо перед ним, на краю стола, лежала пиковая дама. Лицо этой дамы, наряженной в платье восемнадцатого века, в седом парике, было копией лица Лейлы. Наваждение?
Нет, реальность…
– Господин Валери, – голос противника отрезвил Давида, – так вы играете или нет?
– Играю, – сказал Давид.
Карты были собраны, и Лейла, бросив Давиду: «Черт с тобой», – сдала их – по пять каждому. У Давида на руках оказались две пары: из трефового и бубнового валетов и червонной и бубновой дамы. Он выбросил пятую карту – ненужную семерку пик, и вытащил такую же ненужную тройку треф. Ее он поменял на десятку червей. Десятку – на двойку бубен. Оставалось два хода. И вот тогда он вытащил очаровательную даму треф: она держала в пальчиках голубую розу и многообещающе улыбалась ему! Теперь у него был фулл-хауз. Заманчивая композиция, особенно в том случае, если менять карты предстоит только один раз! Как была нужна ему сейчас дама пик! Воспользуйся он последним ходом, вытяни ее, и у него было бы малоуязвимое каре! Но пиковая дама пряталась где-то в колоде, что до ее копии, то последняя, во плоти и крови, сидела напротив и зло улыбалась обоим игрокам.
– Достаточно, – сказал Давид.
Он видел, как нервничал Цезарь, когда брал первую карту, предназначавшуюся вовсе не ему. Карта оставалась в левом углу взятки толстяка даже тогда, когда Цезарь, обкуривая стол, брал другие карты, с каждым разом становясь все мрачнее. В отличие от Давида, он поменял все пять карт, что вряд ли свидетельствовало об удачной композиции.
