– Кто вы, я уже открыла благодарным слушателям. Сейчас меня интересует другое. В вашем сердце поселилось чувство к двум женщинам, господин Гедеон. Об одной я говорить не стану, потому что вы любите ее – нежно и трепетно. – Г-жа Элизабет улыбнулась. – По крайней мере вам так кажется. Какова цена вашему чувству на самом деле, говорить не стану. Боюсь, вам и ей это не понравится… Но есть и другая женщина. Была! И на ней я с удовольствием остановлю свое внимание. Это она показала вам ночь во всей своей красоте! Она была вашей путеводной звездой! Она подарила вам тот огонь, который не дарил никто раньше, и уже не подарит! Вы же не станете этого отрицать, господин Гедеон? Она была ослепительна! Мудра и ловка, точно змея. Красива. Рядом с ней, совсем юной, вы чувствовали себя едва ли не ребенком! Наконец, она вам открыла ваше предназначение. Разве не так? Увы, эта женщина бросила вас. Вы искали ее, пылали мщением. Вам хотелось отыскать и убить ее. – Г-жа Элизабет не сводила с него глаз. – А если я вам скажу, что вы нашли ее? Что она почти рядом? Встаньте, сделайте десять шагов, протяните руку и коснитесь ее! Ну же!
Лея обернулась к Давиду – губы ее дрожали, лицо пылало. Она наконец-то осознала, что речь идет о ком-то другом – очень близком и страшном!..
– Уйдем отсюда, – едва слышно прошептал Давид. – Прошу вас, уйдем!
– Зачем ты нас привел туда? – уже в экипаже, на пути домой, спросила Лея у Карла Пуливера – спросила, не поднимая глаз. Чувства переполняли ее. Гнев, смятение, непонимание. – Это жестоко…
Бывший циркач отрицательно замотал головой:
– Я не знал, клянусь Богом, Лея…
Давид лишь угрюмо усмехнулся. Г-жа Элизабет не сказала всего – не сказала ему. А он бы рискнул, не пожалел времени, не побоялся: выслушал бы г-жу иллюзионистку. Выслушал бы до конца.
Но только с глазу на глаз.
Этой же ночью мутный поток бессонницы остановил Давида у приоткрытых дверей гостиной. Он зажег свет, но все лампочки в люстре, зашипев и заискрив, погасли друг за другом. Давид переступил порог, решив, что включит торшер у рояля. Он сделал шагов десять, когда услышал совсем рядом, у часов, возню. Давид поспешно отступил. Кербер! В ту же секунду ворон густой тенью сорвался с часов и метнулся в сторону, напугав Давида неожиданным порывом. Как рыба в черные воды, он окунулся во мрак гостиной и пропал в нем. И тут же чахоточный кашель мячиком поскакал по гостиной, а за ним слух Давида резанул неприятный резкий смех.
Будь он кошкой, чувствуя холодок, размышлял Давид, с каким бы наслаждением он разодрал в пух и перья дрянную птицу! Он готов был придумать для нее, сейчас – невидимой, тысячи расправ, когда темнота голосом Кербера заговорила:
«Дурррачье боится перррвой смерррти,
веррря только в то, что явно ныне;
дурррачье боится перррвой смерррти,
о вторррой не помня и в помине;
много коррраблей потопит моррре,
капитанов – горррдых, сильных, смелых! —
много коррраблей потопит моррре,
когда выйдет срррок земному делу…»
Торжествующий смех запрыгал в темноте точно эхо заученных куплетов – язвительно, азартно. Птица захлебывалась этим смехом. Пытаясь угадать, где она прячется, Давид наугад шагнул в темноту – и тут же черная тень, задев его крылом по лицу, метнулась огромной чернильной кляксой и утонула в другой половине гостиной. Вжав голову в плечи, Давид обернулся вслед вихрю и вновь замер от хриплого бормотанья:
«Вррремена пррройдут – и очень скоррро
(прррозорливый – не ррродиться рррад бы);
вррремена – отсрррочка пррриговоррра;
бойся, дурррачье, последней жатвы!»
Разглядев на столе случайно оставленный бокал, Давид схватил его и с яростью швырнул наугад – на голос. Стекло взорвалось, осколки брызнули в стороны, рассыпавшись мелким звонким дождем. Тишина. Быстро прошагав к приоткрытым дверям, за которыми дремал коридор, Давид выскочил из гостиной.
Поспешно одевшись в своей комнате, вооружившись револьвером, Давид крадучись выбрался из особняка Огастиона Баратрана и в квартале от дома поймал экипаж…
3
Когда шатер выплыл из-за деревьев, Давид понял, что хотел увидеть на его месте пустую поляну, но сворачивать на полпути он не пожелал.
До шатра оставалось не более двадцати шагов, когда из темноты к Давиду выступили две тени. Левая, вооруженная винтовкой, щелкнув затвором, произнесла:
– Стойте, господин Гедеон. Для начала поднимите руки.
Они знали – и ждали его!
– И ведите себя как ягненок, – добавила вторая тень.
Двое коренастых мужчин в серых костюмах, сапогах и широких кепи вышли на свет. Пока Давида разоружали, он успел отметить: их физиономии оказались так похожи, и так похожи были их отвратительные тонкие усики, что «болваны», как он их сразу окрестил, могли вызвать снисходительный смех. Если бы не внушали жуткий страх – у обоих были бесстрастные лица палачей.
– Прыткий малый, – отвернув полог шатра, усмехнулся рыжеусый конферансье г-жи Элизабет.
Теперь он был не во фраке, а в сером дорожном костюме, высоких кожаных сапогах и перчатках. Лунный свет вскользь коснулся его лица, зацепился за медный кончик загнутого вверх уса, там и остался.
– Моя госпожа ожидает вас, господин Гедеон, – он отодвинул полог шатра. – Прошу.
Не задумываясь, что его ждет, Давид ступил в темноту…
В глубине просторного помещения загорелся светильник. Неяркий свет медленно осветил сцену и опустевшие ряды. Во всю шли сборы. На сцене стояли чемоданы. У правого ее края открывалось огромное зеркало: верно, то самое, в котором (по свидетельству фокусника, приятеля Пуля) горожане могли рассмотреть себя такими, какими вряд ли хотели увидеть.
Впереди колыхнулся материал, и к Давиду вышла г-жа Элизабет. В черном костюме – жакете и брюках, заломленном набок берете, она была экипирована для путешествия.
– Я ждала вас, господин Гедеон.
– Вы помните меня? – спросил Давид. – Несколько лет назад мы разговаривали с вами на Весенней площади?
– Я разговариваю с разными людьми, господин Гедеон.
– Вы были в черном, в том же берете, что и сегодня. И на ваших пальцах было ровно восемь колец, госпожа Элизабет.
– Это мой любимый наряд.
Давид шагнул вперед, но она вытянула руку:
– Оставайтесь, где стоите.
– Хорошо…
Г-жа Элизабет стояла в середине сцены, там же, где сутки назад так удачно и жестоко подбирала ключи к человеческим сердцам.
– Можно покорить пространство, но можно ли покорить время? – спросила она. – Кажется, вы не раз задавались этим вопросом, господин Гедеон?
– Может быть.
– И что вы отвечали себе?
