Маленькая комната быстро нагрелась. Тревор потянулся к промокшей одежде.
– Позволь, помогу снять.
Селина молча кивнула.
Он быстро ее раздел и, стараясь не замечать волнующей наготы, насухо вытер снятой со стола скатертью. Увы, даже в неровном сумрачном свете от внимания не ускользнула ни шелковая гладкость кожи, ни грациозный изгиб бедер, ни безупречная округлость груди. Вожделение не заставило себя ждать, однако Тревор не поддался искушению, а усадил бедняжку на подстилку поближе к камину и укутал так, что жадному взгляду не досталось ничего, кроме торчавшей из вороха одеял головы.
Селина посмотрела молча, но осознанно; он с улыбкой погладил ее по щеке тыльной стороной ладони и произнес:
– Похоже, гроза пока не собирается сдаваться, а ливень зарядил надолго. Скорее всего придется ночевать здесь.
Он убрал ладонь с ее щеки и провел пальцами по спутанным волосам.
– Ты тоже насквозь промок, – наконец прошептала Селина.
Тревор с облегчением услышал спокойный голос.
– Знаю. – Немного помолчал, сомневаясь, стоит ли говорить то, что так хотелось сказать. Впрочем, что за мелочные расчеты? – Не представляешь, до чего я рад, что с тобой все в порядке.
– А со мной все в порядке?
Он кивнул.
– Скажи, о чем ты собирался поговорить со мной там, на кухне?
Меньше всего в эту минуту хотелось обсуждать ту неразбериху, которую он устроил.
– Потом, – лаконично ответил Тревор, продолжая гладить ее по волосам.
– Нет, сейчас.
Он вздохнул и опустил руку.
– Хотел объяснить, что произошло вечером, когда ты вошла в конюшню.
Селина посмотрела безучастно.
Ощущая неловкость оттого, что не понимает ее реакции, Тревор болезненно поморщился.
– Ничего не произошло. И не произошло бы, даже если бы ты не появилась. Просто я… сам не знаю, что со мной случилось и почему поступил так, как поступил. В последнее время часто себя не понимаю. Вдруг рассердился из-за того… – Он раздраженно вздохнул. – Из-за того, чего не было. Никогда прежде не испытывал ревности…
С трудом подбирая слова, Тревор на миг замолчал, тяжело перевел дух и снова заговорил.
– Знаю одно: как только мы с Жизель оказались в конюшне, вся затея – включая и ее саму – вызвала отвращение. Все мысли сосредоточились на тебе и на проведенном вместе утре. Я был пьян, зол и сгорал от ревности, но как только увидел тебя, одумался и прекратил глупую игру. Ничего не могло случиться, потому что думал я лишь о тебе. И вдруг ты вошла. Я понимал, как постыдно выгляжу, чувствовал себя виноватым, нелепым, беспомощным, и оттого злился еще больше. Как только ты ушла, я сказал мадам Бодерье, что не хочу больше ее видеть, и позаботился, чтобы ее проводили домой.
Тревор замолчал, но в ответ не услышал ни слова: только бирюзовые глаза продолжали смотреть прямо в душу. Сердце сжалось и заныло.
– Во всем виноват только я один. Испортил восхитительное утро, испортил твой долгожданный бал … все испортил.
Селина продолжала молчать, и с каждой секундой боль в сердце становилась все острее.
– Умоляю: постарайся понять и простить. Мне очень, очень стыдно.
Из-под одеяла появилась рука и погладила Тревора по волосам, зеркально отражая его недавнюю ласку.
– Ничего страшного.
Сердце ожило и бешено застучало. Тревор закрыл глаза и вздохнул глубоко, полной грудью.
Ему не нужно было смотреть, чтобы представить, как она лежит возле огня. А вскоре явились и другие видения: таинственный образ в глубине галереи, эротическая ночная встреча в кухонной кладовке. В памяти зазвучал тихий мелодичный смех, послышался мягкий голос.
Тревор открыл глаза и увидел перед собой прекрасное лицо. Он смотрел не отрываясь, из последних сил борясь с искушением сдаться и утонуть в глубине бездонных глаз.
В конце концов, вожделение уступило самообладанию. Тяжело дыша, Тревор поймал своевольную руку и спрятал на место – под одеяло. Он нежно улыбнулся и проговорил:
– Сам знаю, что промок до нитки, но хочу дождаться, пока ты уснешь, чтобы раздеться и обсушиться. Закрой глаза и постарайся отдохнуть – если не ради себя, то хотя бы ради моего благополучия.
Должно быть, Селина и вправду задремала: надолго ли, не знала, но чувствовала, как Тревор осторожно отстранился, – а когда открыла глаза, то увидела, что он старательно сушит у огня ее одежду. Заботливый, понимающий, внимательный… такой же, каким казался на сеновале. Знакомый и все же… другой.
Вдруг вспомнилась еще одна грозовая ночь: тогда он ухаживал так же преданно. В минуту опасности всегда оказывался рядом, защищал и охранял.
Гроза продолжала трепать затерянную в лесу хижину, но страх окончательно пропал.
Тревор отвернулся и начал раздеваться. Селина понимала, что надо снова закрыть глаза, и все же сквозь ресницы смотрела, как он снял промокшую рубашку и пристроил над камином, с трудом стащил с ног тяжелые сапоги, освободился от брюк, белья и вытерся той же скатертью, которой вытирал ее.
Впервые в жизни Селина смотрела на обнаженного мужчину. Отблески огня освещали широкие мускулистые плечи, сильную спину, узкие крепкие бедра. Где-то в глубине существа лопнула и пронзительно зазвенела туго натянутая струна. Сердце застучало тяжелым молотом.
Если ей суждено получить Тревора только на одну ночь, то зачем же тянуть? В любом случае яркие впечатления перевесят возможные сожаления.
Он, должно быть, почувствовал на себе пристальный взгляд и посмотрел через плечо.
– Селина?
Она не отвела глаз.
Тревор отвернулся к камину и попросил:
– Не смотри на меня так!
В ответ лишь тихо потрескивали дрова в камине да упрямо барабанил дождь по крыше.
– Видит Бог, не хочу пользоваться твоей беззащитностью! – В его голосе звучала искренняя боль.
Она продолжала молчать.
Тревор подошел, но Селина даже не моргнула, опустился на колени и дотронулся до щеки. Склонился, нежно поцеловал в лоб и погладил по волосам. Легко провел пальцами от уха к подбородку, к губам.
Невесомые чувственные прикосновения, тяжелый взгляд из-под полуопущенных век, обжигающее дыхание отозвались безудержной вспышкой страсти – не менее мощной, чем молния, которой Селина так боялась. Она обняла его за шею и потянула к себе, но Тревор не поддался и мягко убрал ее руки.
– Не надо. Боюсь, что не смогу сдержаться…
– Тревор?
Он коснулся ее щеки.
– Да, малышка?
– Хочу тебя.
Он перестал дышать и вопросительно посмотрел на нее: огонь вожделения в темных глазах смешался с болезненной неуверенностью.
