– Понимаешь, что говоришь?
Селина провела пальцем по его губам и кивнула.
– Мечтаю о тебе с той самой минуты, как увидела впервые: когда вышел из экипажа, – но за все это время ни разу не осмелилась себе в этом признаться. А сегодня ты мне отчаянно необходим.
С тихим стоном Тревор опустился на одеяло и вытянулся во весь рост.
Селина продолжала водить пальцем по его губам, время от времени нажимая, чтобы ощутить чувственную полноту, и вспоминая, как искусны эти губы в соблазнении.
– Ты спросил, понимаю ли я, что говорю. Отвечаю: да. Но на вопрос, понимаю ли, что делаю, следовало бы честно сказать «нет». Понятия не имею, на какую территорию ступаю, но уже устала бороться с этим странным, похожим на болезнь чувством. Существует один способ вылечиться.
Тревор вздрогнул и задышал еще чаще, еще горячее, а потом замер и долго смотрел на нее в глубокой задумчивости.
Размышления освободили мучительно скованную энергию.
Длинные сильные пальцы переплелись с ее пальцами и заставили убрать руку от губ. Горячий влажный рот завладел ее ртом.
С тихим стоном Тревор закрыл глаза и погрузился в страстный, жадный поцелуй. Селина вдыхала его запах, ощущала жар страждущего тела и сама едва не разрывалась от желания.
Тревор потянул одеяло, и Селина отчаянно вцепилась в край, вдруг испугавшись важности того, на что решилась.
– О, я…
Он слегка нахмурился.
– Ты недолго была замужем, так?
Она покачала головой.
– Сколько раз муж ложился с тобой в постель? – Его голос прозвучал мягко, чуть хрипло.
Она смущенно прикрыла глаза.
Тревор приподнял ее подбородок и заставил посмотреть прямо.
– Наверное, помнишь? – уточнил едва слышно.
– Думаю, раза четыре. Или пять.
– Он когда-нибудь целовал тебя так, как целую я?
– Нет.
Короткий ответ утонул в глубоком чувственном поцелуе.
Селина вздрогнула: его рука дерзко проникла под одеяло, прошлась по ноге и замерла…
– Он прикасался так же, как… как сейчас прикоснусь я?
– Нет, – простонала Селина и попыталась сбросить настойчивую ладонь, однако пальцы отказались подчиниться и уверенно добрались до цели.
Тревор помедлил, не проникая в глубину, а лаская интимные влажные складки до тех пор, пока ноги ее не задрожали от чувственного удовольствия.
Селина прикусила губу, чтобы не закричать, и зажмурилась, пытаясь совладать с волной неведомых ощущений. Хотелось спастись бегством и одновременно прижаться; оттолкнуть, но никогда больше не отпускать его от себя.
Она вцепилась в волнистые волосы и несколько раз умоляюще повторила его имя. Бедра совершали странные движения, послушные властной руке, а тело вздрагивало в стремлении к еще не познанному освобождению.
– Вы оба были друг у друга первыми? – Ладонь поднялась по бедру, сжимаясь и разжимаясь в энергичном, подчиняющем ритме. Учащенное дыхание щекотало висок.
– Да, – прошептала Селина.
– Он никогда не видел жену обнаженной, верно?
– Нет… ни разу. – Бедра сами собой приподнялись, а спина прогнулась.
Сжав зубами нижнюю губу Селины, Тревор втянул ее в рот и, словно дразня, несколько раз провел языком. И снова ее захлестнула волна удовольствия – еще немного, и он сведет ее с ума!
– Тем лучше, малышка. Никакой боли не будет. Только наслаждение, какого ты прежде не знала. – Он уткнулся лицом ей в шею, что-то невнятно забормотал, покрыл легкими поцелуями, волнуя и возбуждая. Он вытянулся рядом и крепко обнял. – Отдохни, малышка, как вчера на сеновале. – Провел губами по лбу и начал массировать шею, пока напряжение не спало. – Хочу ласкать тебя всю. Хочу ощутить твой вкус. Ты прекрасна.
От его волшебных слов у нее на глазах выступили слезы. Селина не стала сопротивляться, когда он осторожно поднял одеяло и снова заключил ее в объятия. А едва горячая нагота коснулась тела, едва неопровержимое доказательство страсти с силой уперлось в живот, все мысли бесследно растаяли.
Их сменила новая волна желания. Ладонь скользнула под спину, прижала еще откровеннее, в то время как губы слились с губами в почти болезненной истоме.
Язык увлажнил пересохшие губы и проник в рот. Тревор продолжал с силой прижиматься бедрами, словно стремился слиться в единое целое. Селина попыталась ухватиться за спину, но не смогла и снова вцепилась в густые влажные волосы. Вздохи и стоны смешались с хриплым, но нежным бормотанием.
Горячий рот скользнул по шее к груди, а ладонь тем временем приподняла мягкий округлый холм. Губы сомкнулись на вершинке и резко, с силой втянули.
– О! – выдохнула Селина, вновь утонув в неведомом ощущении. В эти минуты она всецело сдалась на милость Тревора, добровольно признав его власть над телом и сознанием.
Он поцеловал в уголок рта, глубоко вдохнул, чтобы ощутить ее аромат, а потом поднял голову, посмотрел ей в глаза, где отразились бурлившие в душе чувства, и негромко рассмеялся.
– Кажется, я уже говорил, что ты наделена страстью, о которой сама не подозреваешь? – Он игриво поцеловал ее в кончик носа и легко сжал зубами подбородок, снова удивив неожиданной чувственностью шутливой ласки.
– Понимаю твои ощущения: сам медленно сгораю в том же огне. Вожделение и голод так властно заявляют о себе, что мы просто обязаны их утолить, чтобы не сойти с ума. – Нежные губы легко коснулись лица, а низкий бархатный голос проник в душу и подарил надежду на счастье.
Селина молча подняла руку и провела ладонью по мускулистой груди, с наслаждением чувствуя, как бьется его сердце.
Внезапно возникло желание узнать, что он испытывает, когда прикасается; любопытство побудило сжать кончиками пальцев плоский твердый сосок – правда, Тревор делал это зубами. Затем ладонь скользнула за спину, опустилась и с силой прижала его бедра к себе. Он заметно вздрогнул и судорожно вздохнул: ощущение оказалось острым.
Впервые в жизни Селина испытала эротическую власть и удивилась: сознание собственного могущества доставило неожиданную радость. Теперь стало ясно, почему в ответ на ее реакцию Тревор удовлетворенно улыбался: оказывается, даже в любви важна власть.
Она тоже не стала скрывать горделивую усмешку. Еще бы! Сильный, уверенный, непобедимый Тревор Андруз с трудом держал себя в руках и едва сохранял способность мыслить. Наполовину прикрытые тяжелыми веками бездонные глаза горели первозданным огнем страсти, сопротивляться которому не имело смысла, да и не хотелось.
Обостренное восприятие представляло каждую подробность – даже самую мелкую – под увеличительным стеклом, а действия воспринимались в замедленном развитии, не теряя при этом кристальной ясности.
