Ее похититель – добрый дикарь, как она мысленно его назвала, – не только не обижал, но и заботился.
По ночам они продолжали путь, сидя вдвоем на одной лошади, а днем прятались и спали. Часто Селина засыпала по дороге и не чувствовала, как дикарь снимал ее на землю и укладывал на мягкую постель из шкур, а узнавала об этом, лишь проснувшись.
Перед закрытыми глазами снова мелькнула тень, прервав размышления. Селина уже знала, что означает короткое легкое движение: спутник уселся напротив, скрестил ноги, положил ладони на колени и устремил в лицо неподвижный взгляд. Казалось, взгляд этот проникал даже сквозь опущенные веки.
Пришлось сдаться и открыть глаза.
С губ сорвался изумленный вздох: кричащая раскраска исчезла. Индеец сидел в своей обычной гордой позе, но лицо казалось мягким, если не нежным.
Селина посмотрела в знакомые глаза цвета оникса. Сейчас они казались теплыми и вовсе не такими непроницаемыми, как прежде: отсутствие краски придало им новое, живое выражение. Мужчина оказался красивым: гладкая, бронзовая от загара кожа туго обтягивала высокие скулы и решительный, твердый подбородок. Полные, четко очерченные губы внезапно раздвинулись в улыбке, обнажив ровный ряд белых крепких зубов.
Она разрыдалась.
Улыбка мгновенно исчезла, а голова склонилась в молчаливом вопросе. Селина горестно закрыла лицо руками и принялась раскачиваться, не в силах сдержать слезы.
– Неужели не понимаешь? Было намного легче, пока ты оставался дикарем! – Рыдания становились все отчаяннее, а движения быстрее. Душевные страдания стали нестерпимыми – такими же мучительными, как физическая боль. – Будь ты проклят! Теперь ты кто-то… личность. Человек, который намеренно меня похитил и избил. Как ты смог? Как посмел… превратиться в… самого себя?
Отчаяние разрывало душу.
– Что я говорю? Зачем? Ведь ты ничего не понимаешь! Понятия не имеешь о моих чувствах! Просто сидишь и тупо смотришь!
Господи, как же ее угораздило попасть в эту страшную и нелепую ловушку? Все из-за глупой гордости – отказалась плыть с любимым. А ведь могла бы сейчас лежать в объятиях Тревора. Поздно. Все кончено, он уехал навсегда. До чего жестока жизнь!
Внезапно сознание переключилось, и события предстали во всей своей очевидной абсурдности. Селина упала на землю и неудержимо расхохоталась.
Индеец невозмутимо наблюдал, как истерические рыдания сменились истерическим смехом. Вскоре смех вновь уступил место слезам. Лежа на траве, Селина плакала, смеялась, опять плакала – и так до полного изнеможения.
Страх исчез; она с вызовом посмотрела на похитителя.
– Что бы ты ни пытался со мной сделать, навредить уже не удастся. Я потеряла все, что имела, и всех, кого любила. Понимаешь, ты… дикарь?
Она села, вытерла нос и глаза рукавом длинной грубой рубашки, накинутой поверх рваной сорочки, и снова взглянула в неподвижные черные глаза.
– А ты? Ты кого-нибудь любишь? И кто любит тебя?
Вовсе не обязательно понимать слова, чтобы почувствовать настроение человека. Гнев пленницы изливался бурным потоком, однако индеец продолжал сидеть с каменным спокойствием.
– Нет, напрасно я сказала, что потеряла всех. Со мной остался мой ребенок. Слава богу, он пережил схватку и похищение, и я сделаю все, чтобы родить его живым и здоровым… даже если ради этого придется тебя убить. Интересно, способен ли ты почувствовать, увидеть в выражении лица готовность прикончить тебя во сне?
Оказалось, что слезы вылились еще не все; Селина снова заплакала.
Индеец сидел, не меняя позы, и по-прежнему смотрел непроницаемыми глазами.
Бескрайняя, волнующаяся, как зеленый океан, прерия осталась за спиной. Путь лежал на север. Селина уже настолько окрепла, что могла ехать самостоятельно. Связывать ее или привязывать к седлу не имело смысла: бежать было некуда, да и выжить в одиночку она все равно не смогла бы.
С тех пор как похититель смыл воинственную раскраску и в знак добрых намерений опустил торчавшее в волосах перо, почти ничего не изменилось, однако между ними возникло некое подобие перемирия.
Вскоре индеец выдал пленнице небольшой мешок с кожаной тесемкой, предназначенный для хранения еды – главным образом ягод и сушеного мяса, хотя время от времени удавалось добыть и зажарить на вертеле кролика.
С помощью мимики, жестов и интуиции Селине удалось выяснить имя своего похитителя – Белый Орел. Вскоре он заставил пленницу учить свой язык, а если та проявляла строптивость, то принуждал к прилежанию, отказывая в еде.
Постепенно наладилось некое подобие общения. Белый Орел несколько раз подряд повторял слова, а потом проверял, как Селина запомнила урок, предлагая показать нужную вещь или растение и произнести название.
Учитель обладал безграничным терпением и вежливо не обращал внимания, если ученица от утомления или раздражения нарочно делала ошибки. Порой Селине казалось, что, когда она настолько уставала от долгой езды и учебы, что начинала капризничать, на лице спутника мелькало подобие снисходительной улыбки. В качестве наказания он снимал пленницу с лошади и заставлял идти рядом до тех пор, пока та не произносила нужное слово правильно, и только после этого невозмутимо сажал обратно.
В конце концов, Селине надоело мерить шагами бескрайнюю степь, она прекратила сопротивление и стала более сговорчивой.
Развлекалась она, разговаривая с Белым Орлом по-английски. Порой даже ругалась самым грубым, недостойным леди образом – причем делала это с милой, вежливой улыбкой, – а потом мысленно смеялась. Грубость давала ощущение свободы, пусть и иллюзорное. Случались дни, когда с губ не срывалось иных слов, кроме грязных ругательств.
Намерения похитителя оставались для Селины загадкой: она не знала, что случится, когда они наконец приедут туда, куда так упорно держат путь, – однако не составляло труда понять, что индеец мог в любую минуту навредить ей или надругаться. И все же Белый Орел относился к пленнице с неизменным спокойным уважением. Постепенно Селина прониклась к нему доверием и перестала упрямиться.
Покорность принесла неожиданные плоды: вместо того чтобы ограничить свободу, подарила новую уверенность. Стало ясно, что страх, долгое время сковывавший душу, отступил, и теперь уже ничто не мешало действовать так, как подсказывал внутренний голос.
Этим утром туман увлажнил волосы, смягчил лицо и даже осел на ресницах крошечными бусинками. Глаза то и дело норовили закрыться: как обычно, ехали всю ночь.
Солнце поднялось в тот самый момент, когда лес сменился обширным лугом. На противоположном конце изумрудного ковра, поражая величественной красотой, высились горные вершины.
Селину охватило почти болезненное, трепетное благоговение. Она осознала, что изменилась, стала совсем другой. Долгое, полное испытаний странствие по неизведанным землям зеркально отразило нелегкий внутренний, душевный путь. Новые впечатления и переживания требовали иного, более зрелого осмысления. Она повзрослела и поумнела.
