Как правило, общинному управлению подлежали и лесо-польные переложные системы, когда одна и та же площадь использовалась какое-то время под поле и (или) выгон, а затем для получения древесины. Эти формы хозяйства, оставившие характерные следы в облике многих ландшафтов, были особенно развиты по окраинам сельскохозяйственных земель, часто на крутых склонах, не поддающихся террасированию, или на маломощных почвах. Наиболее известной лесопольной формой были «хауберги» (Haubersgwirtschaft) в Зигерланде (Северный Рейн – Вестфалия) и близ сегодняшнего Дилленбурга. Такая форма пользования не только обеспечивала крестьян дровами и продуктами, выращенными на полях, но и поставляла сырье для ремесленных предприятий, то есть не относилась к типичным лесопольно-пастбищным переложным хозяйствам.
В более типичном виде такое хозяйство было представлено в других регионах. От него остались звучные топонимы: Auf den Reutfeldern (букв. «на расчищенных от леса полях»), Reuten (букв. «расчистка леса») или Rütten в Швейцарских Альпах и Шварцвальде. Люди в таких местах жили за счет рубки горных лесов (Reutwald). В Оденвальде (öden – корчевать, сводить лес) было лесопольное хозяйство, в рейнских Сланцевых горах (Schiefergebirge) «дикие земли» (Wildland) вводились в цикл «швандхозяйства» (Schwandwirtschaft – «склоновое» хозяйство). В Эйфеле такой тип пользования называли «шиффель» (Schiffelwirtschaft), на Мозеле – «ротт» (Rottwirtschaft). В Литве использовалось понятие «швенде» (Schwendewirtschaft). В среднем течении Рейна (Mittelrhein) такие территории назывались «роттовые земли» (Rottländer), «роддовые заросли» (Roddbüsche) или «угольные живые изгороди» (Kohlhecken), в Баварском лесу – «березовые горы» (Birk- или Birkenberge). Сходный тип пользования был распространен и в удаленных регионах Альп, например в Штирии (Steiermark), а также в Финляндии, Северной Швеции и на Пиренеях.
Во всех этих формах лесопольного хозяйства на выделенной для него площадке выкорчевывалась древесная растительность возрастом примерно 10–20 лет. Ее пускали на дрова либо поставляли углежогам. Древесный мусор, оставшийся на площадке после заготовки, собирали в кучи и поджигали. Иногда хворост и листву – как свежую, так и опавшую, – не сгребали, а сжигали как есть, палом. На склонах Ройтбергов в Шварцвальде раскладывали сухие ежевичные стебли, они прекрасно горели, и пал распространялся легче. Золу распределяли по всей площадке, удобряя ею почву. В следующие один-три года без перерыва здесь сеяли неприхотливые виды культурных растений, прежде всего рожь, овес или гречиху – «буковую пшеницу» (Buchweizen)
[56], на крутых склонах вместо этого могли пару лет пасти скот. Возможно было и чередование выпаса с посевом. Затем всю сельскохозяйственную деятельность прекращали, предоставляя площадку деревьям. Тогда здесь стремительно набирала высоту пневая и корневая поросль, прорастали случайно занесенные семена. Порой люди «помогали» лесу, рассевая на полях вместе с семенами злаков и семена деревьев. Хлеб в этом случае приходилось осторожно убирать серпом, высоко срезая стебель, чтобы не повредить подрастающие деревца. А когда деревья набирали достаточный рост и толщину, крестьянская община начинала весь цикл пользования заново.
Модель «хаубергов» в Зигерланде была еще более сложной. Здесь перед рубкой дубов с них сдирали кору. Ее оставляли сохнуть на деревьях, а потом снимали и использовали как дубильное корье. Затем уже рубили деревья, древесина шла прежде всего на нужды горнорудного дела: в качестве крепежного материала при строительстве шахт, а также (уже в виде древесного угля) для выплавки руды. Хауберговые хозяйства были ориентированы на металлургические производства, потребности сельского хозяйства и крестьянского быта уходили на второй план. Как и при других сходных типах пользования, на хаубергах после сбора дров порубочные остатки поджигали, зола служила удобрением. Затем следовала фаза полеводства и выпаса. Такие места называли «дроковые рощи», так как на интенсивно используемых хаубергах древесная растительность практически исчезала, за исключением дрока. Отросшие побеги дрока стелили скоту в хлевах и стойлах.
Итак, все лесопольные системы сходны в том, что на одном и том же месте чередовались полеводство, выпас и рубка древесины, а порубочные остатки сжигались для удобрения почвы. Однако огонь при этом не использовался для сведения леса, то есть огнево-подсечное земледелие как таковое здесь отсутствовало. Огнево-подсечные системы в Центральной и Западной Европе практически никакой роли не играли, ведь распространенные здесь деревья не так легко горели, за исключением сосны, ели и, может быть, в особенно жаркие сезоны, березы. Кроме того, сжигать лес просто не имело смысла, ведь при этом пропадало бы даром важное сырье и топливо.
В Северной и Восточной Европе, видимо, сложились совсем другие условия. Там росло много сосны и березы, которые в сухое жаркое континентальное лето легко воспламеняются, так что можно сжигать целые лесные массивы. Важно и то, что из-за очень малой плотности населения здесь никогда не ощущалось недостатка в древесине. И действительно, в литовском тексте начала XIX века, где описывается хозяйство «швенде», упомянуто, что на расчищенных от леса полях всходили в первую очередь семена сосны. Когда деревья дорастали до высоты около двух метров, достаточно было поднести к их смолистым зарослям факел, чтобы они вспыхнули.
Огнево-подсечное земледелие в самом точном смысле слова применяется в тропиках. Там не нужны дрова для отопления жилья. Чрезвычайно буйная растительность высасывает из земли все минеральные вещества, так что почвы очень бедны. Если не удобрять почву, сжигая на больших площадях растительность, земледелие не имеет никаких перспектив.
Высказывалось мнение, что лесопольные системы представляют собой очень древнюю форму сельского хозяйства. Но это не так. Куда вероятнее, что они появились в более позднее время как специализированные формы экономики. Дело в том, что молодую пневую или корневую поросль можно вырубать только железным топором, а скудные почвы на каменистых грунтах можно обрабатывать только железными инструментами – плугом, мотыгой. Соответственно до появления железа лесопольных систем в таком виде быть не могло. Поэтому модель переложной системы нельзя переносить на более давние эпохи, в первую очередь это касается сложной, настроенной на интересы промышленности системы хаубергов. Она никак не вписывается в экономические условия предшествующих эпох. И действительно, ее история прослеживается с начала железного века.
Есть и другие неточности в представлениях об отношениях между ранними поселениями и лесом. Вновь и вновь, прямо или подсознательно, повторяется мысль о том, что колонизация в Средние века начиналась в невозделанных землях, где господствовали нетронутые леса. Например, в книге «История леса в Старой Баварии» Йозефа Кестлера [Köstler, 1934] есть тезис, который и сегодня встречается в литературе по краеведению и истории лесного хозяйства: «Заселяя новые земли, баварские колонисты сводили лес при помощи огня, мотыги и плуга. О начале активных рубок лесов рассказывают документальные свидетельства». В таких текстах сокрыто много фантазии. К ней прибегали для того, чтобы увязать друг с другом немногочисленные свидетельства. И хотя представления Кестлера и многих других ученых уже давно пересмотрены, их продолжают переписывать. Однако процесс заселения земель протекал иначе. Во-первых, люди не обязательно сначала «въезжали», чтобы постоянно поселиться на местности под руководством центра. Они вполне могли жить там и ранее, по старым правилам и резонам, то есть перемещаясь с место на место. Как и в старые времена, при основании поселения сводили лес. Но в отличие от прежнего порядка, очищенные от леса площади не забрасывали и люди не уходили. Кроме того, эти рубки становились достоянием письменных свидетельств, хотя то же самое происходило в прежние столетия или тысячелетия. Безусловно, огонь в «борьбе с лесом» особенной роли не играл. Мысль о применении огнево-подсечного метода – умозаключение родом из XIX века, сделанное исключительно по аналогии, так как в это время сводили в основном тропические леса в колониях, где лес действительно выжигали. Из этого был сделан вывод, что тысячелетием раньше процесс колонизации шел так же – а как же иначе? Но лес, который вырубали в раннем Средневековье, столь же мало можно считать «первичным», как и тот, который вырубали тысячелетиями ранее: в Средние века в Европе только в удаленных горах могли еще сохраняться леса, не затронутые деятельностью человека. В действительности же рубки леса, которые вели средневековые землевладельцы-колонизаторы, отличались от более ранних крестьянских тем, что, во-первых, фиксировались в письменных документах, а во-вторых, люди уже не покидали освоенных земель, и лес не возобновлялся.
