Там, где горожане сами занимались сельским хозяйством (а так было во многих городах, и даже осталось кое-где сегодня), их хозяйственные постройки (Scheunen) также выносили как можно дальше от центра, что хорошо видно в некоторых городках Верхнего Пфальца. Если случались пожары на сеновалах или горели запасы зерна, то оставалась надежда, что пламя не перекинется на город. Для зерна, предназначенного для жителей города, строили каменные зернохранилища. Их часто ставили на берегу – не только из-за удобства доставки, но и для того, чтобы в случае чего иметь под рукой воду для тушения. Мукомольные мельницы в отличие от прочих нельзя было вынести за пределы города, зерно нужно было молоть и когда город находился в осаде. У водяных мельниц вода всегда была рядом, так что можно было надеяться потушить возникший пожар до того, как огонь перекинулся бы на город. Все другие мельницы, работа которых приводила к сильному перегреву, выносили за пределы города из соображений пожарной безопасности.
Города росли за счет лесов. Особенно много леса требовалось, если территорию города хотели расширить в направлении нижерасположенных земель, где была опасность наводнения. В первую очередь закладывали надежную основу для будущих жилых домов (набережная в Гамбурге, построенная таким образом, называется Форзетцен – «преднастил»). В земле сооружался прочный фундамент из дерева, который, будучи поставленным или положенным в зоне грунтовых вод, сохраняется веками, как в Констанце, где засыпан целый залив в порту, в Берлине и Потсдаме, не говоря уже об Амстердаме и Венеции. В пространство между деревянным фундаментом и сваями высыпали городской мусор – сегодня это сокровищницы для археологов. Первое, что подтверждают их раскопки, это то, что целые леса уходили под землю, становясь фундаментами городов, чтобы там, где когда-то были речные берега, могли, не опасаясь наводнений, жить и заниматься своими ремеслами люди. Растущий город нуждался в новой городской стене, население все более активно занималось ремеслом и требовало все больше и больше топлива.
Деревья в лесах не могли состязаться в скорости роста с городами, к тому же горожане конкурировали в лесопользовании с жителями деревень и землевладельцами (проживавшими, возможно, во дворцах в пределах города).
Города очень давно получили в свое распоряжение леса, причем одни – прямо из королевской казны (например, Кобленц, Франкфурт и Нюрнберг), другие – от знатных землевладельцев. Именно к городским лесам относились первые постановления об охране – и это понятно, ведь без принятия строгих мер против чрезмерного пользования они быстро исчезали. Но даже и с принятием таковых состояние лесов быстро ухудшалось. В противном случае разве стали бы в Нюрнбергском имперском лесу высевать сосну? В сомкнутом лесу сеяние столь светолюбивого вида, как сосна, никогда не увенчалось бы успехом, так что к началу таких попыток «лес» был уже только правовым понятием. Эрфуртский городской лес с 1359 года был поделен на четкие участки, которые последовательно вырубали, а затем оставляли для лесовозобновления. Поблизости от города и в его окрестностях, где плотность населения была максимальной, древесная растительность в основном сохранялась (если вообще сохранялась) в виде низкоствольного леса. Столь интенсивная форма пользования эволюционировала в пригородных лесах в еще более интенсивную – корьевую дубраву или дубильный лес (Eichenschälwald, или Lohwald). Цикл начинался с того, что с дубов снимали кору, не трогая при этом верхнюю часть, так что она подсыхала прямо на стволах, что требовалось для получения высококачественного дубильного корья. Городские крестьяне наряду с крестьянами из деревень работали также и на лесопольных системах, например, в зигерландском хауберге.
Более серьезного планирования требовал среднествольный лес. Здесь оставляли на корню отдельные деревья, прежде всего дубы, а с остальными обращались как в низкоствольном хозяйстве или корьевой дубраве. Правда, оставшиеся дубы не поднимались вертикально вверх, а росли вкривь и вкось. Дело в том, что у многих из них на высоте примерно трех метров срубали верхушку для получения древесины, а потом уже из этого места вырастали новые ветви. Такие же криво растущие деревья одиноко возвышались на пастбищах, в пастбищных лесах, на пустошах. Скот объедал с них листья и ветки, разрушая точки роста отдельных крупных ветвей, с них срезали листву и побеги, их повреждал ветер и непогода, ведь лишенные естественного лесного окружения пастбищные буки и дубы были беззащитны перед стихией.
В Средние века и раннее Новое время выросла популярность фахверковых домов. Их конструкция допускала использование не только абсолютно прямых бревен. Прямые стволы нужны были лишь для угловых столбов и горизонтальных балок, служащих основой этажа, а также для стропильной фермы. В остальной, фасадной части можно было использовать и кривые стволы, что видно на многих фахверковых домах. Крупные раздвоенные рогули служили надежным базисом для верхнего этажа, несколько выступающего над нижней частью. Кривые стволы, а также пневая поросль и ветви для плетения стен были из среднествольных лесов.
Древесина из среднествольных и пастбищных лесов была, кроме того, излюбленным материалом кораблестроителей. Рогули и искривленные стволы нужны были для сооружения шпангоутов. Угол кривизны ствола должен был точно соответствовать заданным параметрам, и кораблестроители с угломерами в руках бродили по лесам, выискивая и отмечая те деревья, которые подходили им для строительства конкретного судна.
Поскольку большинство городов лежало в долинах, на берегах рек, озер или морей, страдали в первую очередь низинные пригородные леса. Под воздействием человека менялись их облик и состав: присутствие бука сокращалось, а дубы, грабы, березы, лещина и другие виды, напротив, распространялись. Это сделало еще более четким зонирование растительности, уже наметившееся в некоторых частях Центральной Европы. Буковые леса встречались теперь только вдали от городов, в основном на возвышенностях. Ближе к городам, в основном в низменностях, леса, если они вообще сохранялись, состояли из дуба и граба либо дуба и березы. Очевидно, обособление двух растительных зон (горных буковых лесов, расположенных выше 800 метров, и нижележащих дубово-грабовых и дубово-березовых) объясняется не только климатическими причинами, но и особенностями различных форм лесопользования в Средние века. Граница между буковыми и дубово-грабовыми лесами сформировалась не только из-за перепада высот, но и в связи с расположением населенных пунктов.
Если вдуматься в то, сколь велико было экономическое значение леса в Средние века и раннее Новое время, если вспомнить, что экономическими центрами были тогда города, то станет очевидным, что наиболее активными лесопользователями той эпохи были горожане и что именно антропогенными факторами определялось тогда развитие лесов, особенно вблизи городов. Из-за различной степени интенсивности лесопользования могло возникнуть впечатление, что понятия Hochwald («высокий лес») и Niederwald («низкий лес») имели иные значения: будто бы «высокие леса» с буком, пихтой, елью, горным кленом и высокими стройными дубами росли выше в горах, а «низкие леса» с дубами, грабами и березой занимали понижения. Однако же понятия «высокий» и «низкий» относятся не к высотам над уровнем моря, а к высоте ствола, до которой успевали дорасти деревья перед очередной рубкой.
