В английских садах, которые устраивали как дворяне, так и богатые горожане сначала в Англии, а вскоре и на континенте и во многих местах в Америке, презирали симметрию и не слишком доверяли садовым ножницам. Однако в основе английского сада лежал не менее строгий план, чем тот, по которому создавали четко оформленные итальянский и французский сады. Здесь тоже насыпали искусственные холмы, копали водоемы, высаживали деревья в одиночку и группами. Однако в соответствии с замыслом им предстояло расти столь же свободно, как пастбищным дубам и букам. Во многих случаях видно, что английские сады разбивали там, куда до этого выгоняли пастись домашних животных, так сделано и в Вёрлице на Эльбе, и в английском саду Мюнхена. Изображения современников свидетельствуют, что ко времени основания парков там росли одиночные живописные деревья. Когда Иоганн Фридрих Абегг
[94] в 1797 году, то есть спустя лишь несколько лет после закладки, посетил сад Вёрлиц, он заметил там «высокие, плотные, с густой листвой деревья». Упоминание очень выразительно, деревья эти, безусловно, не были посажены, а росли там сами, и при создании сада были включены в план. Об этих деревьях Абегг пишет: «Таким следовало бы стать облагороженному немцу. Для обретения силы и энергии ему нужно окружить себя предметами сильными, полными покоя, чтобы с могучей полнотой собранных сил выйти в широкий открытый мир…». Могучие деревья, которые далеко не везде можно было увидеть в конце XVIII века, наводили созерцателя на ассоциации и символы, витавшие в воздухе в эпоху зарождения национального сознания.
Некоторые предусмотрительные князья высаживали в своих парках деревья, сулившие экономическую выгоду. Известны прусские посадки шелковицы для разведения шелковичных червей. На территории дворца Сан-Суси в Потсдаме росли инжир и виноград, а по соседству с дворцом Дахау в виде шпалер и аллей сажали плодовые деревья. Во многих парках были дендрарии. В саду дворца Солитюд под Штутгартом Иоганн Каспар Шиллер, отец поэта, разводил плодовые деревья, которые впоследствии раздавали подданным и таким образом они распространялись по округе. В других садах выращивали экзотические деревья. Это ни в коем случае нельзя считать лишь проявлением страсти отдельных дворян и князей к коллекционированию, речь шла скорее о том, чтобы проверить и испытать, какие виды из дальних стран можно сеять и сажать в Европе, какие породы подходят для выращивания искусственных лесов. Фридрих Генрих Майер, вюртембергский лесовед и лесовод, живший в XVIII веке, перечисляет виды деревьев дендрария Хоэнхайма под Штутгартом
[95] и пишет:
[…] нужно отметить несколько видов деревьев, для которых наши условия столь хороши, как будто это и есть их родина, и от которых мы в будущем можем ждать не меньшей пользы, чем от наших плодовых, собственно, также чужеземных, деревьев.
И далее:
Тому, кто хочет узнать больше видов дорогих и полезных деревьев, а также тому, кто усомнился бы в успехе их разведения, я укажу на имение герцога Хоэнхайма, и он будет так же очарован этим прекрасным садом, как тот путешественник, который вернулся в Штутгарт после путешествия по Америке – из тех, кто немало повидал американских плантаций, кто и сам занимался попытками подобного рода… Как тот путешественник… он воскликнет с удивлением: «Америка!».
Робинии, бальзамические тополя, американские сосны, мамонтово дерево и дугласия первыми пришли в европейские парки. После того, как выяснилось, что эти деревья благополучно растут и хорошо себя чувствуют, их начали сеять и высаживать, создавая искусственные леса. Причина, почему эти экзотические виды так хорошо приживались в европейских лесах, возможно, кроется в том, что их предки, то есть растения с очень сходной генетической конституцией, в геологические эпохи третичного периода и ранние межледниковые фазы встречались и в Европе, пока не вымерли, не выдержав многократных колебаний климата ледникового периода. Так или иначе, но нет никаких физиологических причин, которые затрудняли бы рост этих растений в Европе, и не удивительно, что они прекрасно освоились. Однако всего этого в XVIII веке еще не могли знать.
Итак, на глухих пустырях, возникших в основном вследствие человеческой деятельности, люди стали создавать цветущие сады. Конечно, они хотели привести в порядок не только эти участки, но и всю свою землю, но удалось это не сразу, ведь истребление лесов множеством мануфактур и фабрик продолжалось вплоть до XIX века. Однако в XVIII веке расцвело новое явление, ставшее духовным антиподом обезображенной природе. Может быть, именно оно помогло европейской цивилизации не оказаться на пороге гибели к концу этого века.
XVIII. Эпоха новых насаждений: деревья и национальная идея
В 1713 году Ганс Карл фон Карловиц (1645–1714) публикует обширный фолиант под названием «Sylvicultura oeconomica oder Anweisung zur Wilden Baum-Zucht nebst gründlicher Darstellung des grossen Holtz-Mangel» («Лесоводство и экономика, или Экономические известия и указания по естественному выращиванию диких деревьев»)
[96]. Этот труд считается старейшим учебником по лесному хозяйству, хотя написан он не профессиональным лесоводом. Ганс Карл фон Карловиц имел юридическое образование и занимал должность Главного инспектора горного дела в саксонских Рудных горах. В сферу его ответственности входили и горные предприятия, и снабжение лесом рудоплавилен; такое сочетание обязанностей было в то время вполне разумным. Фон Карловиц осознавал проблему дефицита дерева, много думал о будущем предприятий, которыми руководил, и стал активно проводить идею создания искусственных лесов на вырубленных площадях. Это был разносторонне образованный человек, читал античных авторов, в частности, «Германию» Тацита, которую со времен Ренессанса знали и ценили как один из первых источников по истории Центральной Европы. Возможно, что именно фон Карловичу первому бросилось в глаза замечание Тацита о silvae horridae – обширных и наводящих ужас лесах Германии. В своей «Sylvicultura…» Карловиц ссылался на античные источники, а описанное Тацитом состояние лесов послужило ему обоснованием создания искусственных лесов: нужно восстановить то, что уже когда-то было.
До того, видимо, в лесах мало что изменилось, по крайней мере, такое впечатление складывается при внимательном чтении многочисленных лесных установлений начала XVIII века. Pars pro toto
[97] приведем Лесное установление Мекленбурга 1706 года. В нем сказано, что следует избегать «в форстах, лесах и заказниках разнообразных чинимых там нарушений»: не допускаются «безобразия» (имеются в виду повреждения отдельных деревьев и лесов); запрещены вырубка смолистых сосен, обдирание коры с дубов, разведение в лесах огня, вырезание участков дерна и т. д. Однако же наряду со всеми запретами прописаны многочисленные оговорки и исключения. Разведение огня все же разрешалось, если о том предварительно уведомляли господского служащего, чтобы «можно было прибегнуть к надобному предварительному залогу». Трудно представить, чтобы такое распоряжение всегда выполнялось, как предписано.
