В воротах стояли стрельцы. Теперь здесь везде стрельцы, думал Маркел, проходя через ворота (то есть через ворота в проездной Никольской башне, вот как правильно), и были бы они здесь сразу – ничего бы здесь такого не случилось, никто бы не посмел мутить народ и бить в набат, в Москве никто не бьет, не смеют, а здесь всякий страх потеряли, вот боярин Василий и гневается.
Подумав так, Маркел остановился, и это было как раз на середине того моста, под которым еще вчера лежали люди, а теперь был только сухой ров, местами поросший травой. Если людей вчера отдали, подумал Маркел дальше, значит, их сегодня будут хоронить, и Битяговского тоже, и посмотрел в ту сторону, где было его подворье, но с моста его видно не было. Зато хорошо был виден Торг, тоже почти пустой, а за ним кабацкий двор. О, сразу подумал Маркел, а ведь верно, он же туда собирался, а сегодня пятница и постный день, значит, будет в самый раз! Подумав так, Маркел сразу взбодрился, и поправил шапку, и пошел с моста вперед и, через площадь и Торг, в горку на кабацкий двор. Маркел шел легким и широким шагом и так же с легкостью думал, что нечего ему в кремле делать, да и даже грешно, потому что если кто уже был приведен к кресту, так как же ему теперь быть, говорить против креста, так, что ли? Нет, так нельзя, это грех, и он никого вводить в грех не желает, думал Маркел дальше, все ближе и ближе подходя к кабацкому двору, который, как это и положено по постным дням, стоял закрытый. Маркел подошел к воротам, взялся за висевшую там колотушку и постучал условным стуком, немного подождал, а после, когда в воротах приоткрылась маленькая дверца, решительно вошел в нее.
7
А там, за той дверью, стоял высоченный детина и грозно смотрел на Маркела. Рожа у детины была вся изодрана, исполосована, будто ее медведь в прошлом году подрал (а, может, так оно и было), а сам детина был одет в овчинный полушубок на голое тело и в правой руке держал нож. Вот как там тогда Маркела встретили! Но Маркел ножа как будто не заметил, а просто достал овчинку и показал ее. Детина сразу оробел и убрал руку с ножом за спину. Маркел усмехнулся и сказал:
– Из Москвы я, из Разбойного приказа. Где хозяин?
– А, это! – растерянно сказал детина. – Так ведь сегодня пятница!
– Веди! – грозно велел Маркел. – Кому сказали!
Детина развернулся и повел. Нож он так и держал за спиной, а так как Маркел шел за ним следом, то он этот нож хорошо рассмотрел – нож был мясной, рабочий. А они тем временем поднялись в горку, прошли мимо ледника и повернули прямо к стоялой избе. Там дверь была открыта и оттуда были слышны голоса.
– Как его звать? – спросил Маркел.
– Евлампий Павлов сын Шатунов, – ответил детина, не останавливаясь и даже не поворачивая головы.
После чего они поднялись по крыльцу и первым в дверь вошел детина, а уже за ним Маркел. Там, в стоялой избе, то есть в самом кабаке на его ближней черной половине, тогда было непривычно пусто, потому что только возле стойки, по ту и эту ее стороны, стояли двое: там целовальник, как сразу подумал Маркел (и, как после оказалось, не ошибся), а здесь, с этой, – сам кабацкий голова Евлампий, человек невысокий, но ловкий и крепкий, и это сразу чуялось. Увидев чужака, Евлампий сделал вид, что удивился, и спросил:
– Ты кого это привел, Григорий?
– А это из Москвы! – сказал детина (а его звали Григорий), а про Разбойный приказ не сказал, побоялся.
Маркел сам сказал:
– Мы из Разбойного, стряпчий я тамошний, вот что.
– Из Разбойного? – переспросил Евлампий. – А мы разве чего наразбойничали?
– Я пока что этого не знаю, – ответил Маркел. – Но хочу узнать! – И уже только после этого достал и показал овчинку.
– Ага! – сказал Евлампий. – Ну, если такое дело! – И повернулся к целовальнику и приказал: – Петя, сбегай за горячим, а то, чую, разговор будет небыстрый.
– Нет, – сказал Маркел, – горячего не надо. Нынче пятница.
– А мы постного! – сказал Евлампий. И еще раз сказал: – Петя!
Петя куда-то нырнул и пропал. А Евлампий, опять повернувшись к Маркелу, продолжил:
– И чего это мы здесь, на подлой половине? Идем в белую!
– Нет-нет, – строго сказал Маркел. – Мы люди простые, к холе непривычные. И мы на службе!
После чего повернулся и отступил, и сел к общему столу на край, и указал рукой, куда (то есть напротив него) нужно сесть Евлампию. Евлампий скучно усмехнулся, но вслух спорить не стал и сел там, где ему указали. Маркел, глядя на него, сказал:
– Евлампий Павлов Шатунов, так правильно?
– Так, – сказал Евлампий.
– Давно здесь?
– Пятый год.
– Ага! – сказал Маркел. – Вот славно! Значит, всех здесь знаешь. Как облупленных.
– Ну, не лупил, а знаю, – уклончиво, но в то же время с гордостью сказал Евлампий.
– А Ваську Спиридонова? – спросил Маркел.
– Какого Спиридонова? – спросил Евлампий.
– А московского приказчика, – сказал Маркел, – который здесь посошных нанимал. Небось, прямо за этим столом! Наливал им и записывал! И еще наливал! И еще раз записывал! Так было?!
– Ну, я не этого знаю, – уже совсем скучным голосом сказал Евлампий.
– Да как ты этого не знаешь? – еще пока просто спросил Маркел. – Он же у тебя здесь сколько просидел? Может, недели три!
– Я не считал, – сказал Евлампий.
– Ага, – сказал Маркел уже сердитым голосом. – Ага!
– Да, не считал, – сказал Евлампий уже тоже не так скучно. – Потому что знаешь, сколько у меня здесь народу по скоромным дням сиживает? Может, пол-Углича, вот как! Разве за всеми уследишь?
– Конечно нет! – сказал Маркел. – Куда там! – Тут он как раз увидел подходившего Петра с миской закуски и грозно сказал ему: – Неси обратно! – А Евлампию сказал: – Ну, ладно! – и снял шапку, положил ее на стол, после чего сказал усталым голосом: – Жаль мне тебя, дурака, ох, как жаль! А никуда теперь не деться! Потому что служба!
– Что служба? – настороженно спросил Евлампий.
Маркел на это молча осмотрелся. Евлампий поднял руку и махнул. Петр и Григорий сразу вышли, и даже закрыли дверь. Стало темнее. Маркел сказал:
– Ты напрасно Ваську выгораживал. Ваське и так веры нет. Кто не знает, кто он такой и кто такие посошные, и кто же это будет их слушать! Важно другое: то, что ты меня не послушал, Евлампий, и это уже беда. Твоя беда, конечно, не моя. Я приехал и уехал, и у меня таких Евлампиев ты знаешь сколько? До самой Сибири! А за корчемство знаешь, что бывает? А если не знаешь, так Ефрем напомнит. Мы же с собой Ефрема привезли! Ефрема видел?
– Видел, – сказал Евлампий, – как не видеть. Но я не только это видел. И я еще не только видел, но и слышал, кто тебе сказал, что я корчемствую.
