– Чего это народ у вас такой очень какой-то злой! – сказал Маркел. – За что они их так?
– За государя царевича, за что же еще, – сказал Авласка.
– Так разве же это они его убили? – спросил Маркел.
– А кто еще?! – сказал Авласка, опять осмотрелся и опять сказал чуть слышно: – Утром же тогда что было? Михаил с Григорием к нему пришли, а он им говорит: не дам вам больше денег, кто вы такие, чтобы вам давать, и не дал. И собрался уезжать обедать, и уже даже вышел на крыльцо. А братья тогда за ним! Они же к такому не привыкли! Покойный государь как завещал же? Чтобы обоим царевичам, старшему и младшему, всё было поровну. А получилось что? Сперва младшего сослали к нам, и это еще хорошо, что мы народ приветливый, его пригрели, как могли, так тогда эти давай притеснять его дальше: прислали сюда этого, и этот стал распоряжаться, стал считать казну, будто свою, и вот уже сказал: не дам совсем! И не дал. И уже вышел на крыльцо. А братья следом за ним! И грозить: да мы тебя задавим! А он им в ответ, при всех, весь двор это слышал: это еще кто кого первей задавит, это мы первей, и первым задавим вашего гаденыша! Вот как он тогда сказал при всех, сел на коня и уехал. И после за стол сесть не успели, а они его уже убили. Не задавили, это правда, но зато зарезали.
Вот что сказал тогда Авласка и взял свою чару и выпил. Маркел спросил:
– Сам это слышал?
– Сам, – сказал Авласка. – Да и не я один, а все. – И утерся.
Маркел молчал и смотрел на Авласку. Авласка усмехнулся и сказал:
– Возьми еще винца.
– Хватит тебе, – сказал Маркел. – Ты и так много пьешь. Сегодня пьешь, и вчера тоже пил, хоть был постный день.
– Я вчера не пил! – сказал Авласка.
– Нет, пил! – сказал Маркел. – Сам же только что сказал, что когда вчера пришел в губную избу, был уже выпивший. Был?!
Теперь уже Авласка молчал, и уже глаз от стола не поднимал. Эх, с досадой подумал Маркел, сейчас бы взять его в расспрос, он бы сейчас все рассказал. Но не до него сейчас! И с этой мыслью Маркел встал и поворотился к Карпу, за которым он давно уже приглядывал и ждал. А теперь ждать было уже больше некуда, потому что еще немного, подумал Маркел, и Карп совсем упьется, и тогда от него ничего не добьешься, а сейчас он в самый раз! И Маркел оборотился к стойке, и махнул рукой, и оттуда сразу подошли к нему Евлампий, Петр и еще один Петр, Малый, как его там звали, тоже целовальник, и остановились. А Маркел шагнул еще вперед, достал из-за пазухи овчинку, одной рукой поднял ее вверх, а второй указал на Карпа и строго и громко велел:
– Вот этого надо! Берите!
Евлампий и оба Петра подскочили к Карпу, ловко выдернули его из-за стола и поставили перед Маркелом. Карп ничего не понимал, но и не шумел, молчал, а только хлопал глазами. И также его приятели, которые остались за столом, тоже языков не распускали. Да и к тому же там же в кабаке тогда только половина была углицких, а остальные стрельцы, пусть себе даже и хмельные. Вот и была тогда почти что тишина! И в ней Маркел строго сказал:
– В белую его!
И Карпа потащили из так называемой ближней в так называемую дальнюю избу, или, правильнее, белую, куда кого попало не пускали, а только людей именитых, а остальной народ обычно сидел и выпивал в ближней (или, если хотите, черной) избе. Так вот, когда Карпа притащили в белую избу, там только в одном углу сидели трое купцов, которые теперь оборотились на шум и молчали. Маркел им показал рукой, они сразу, но не очень быстро поднялись и так же не спеша ушли. А Малый Петр понес за ними их питье и их закуски. То есть он увел их в ближнюю избу. А Евлампий и Большой Петр подволокли Карпа к стоявшей рядом лавке и посадили его на нее – да так резко, что он даже крякнул. На что Маркел строго сказал:
– Не повредите! – А посмотрел на Карпа и прибавил: – И не стойте над душой! Кто вас здесь держит?!
Евлампий и Петр сразу ушли и еще даже дверь за собой закрыли. Карп сидел боком на лавке, наверное боялся шевелиться, и с опаской посматривал на Маркела. Вид у Карпа был уже почти что трезвый. Маркел осмотрелся, отступил, сел на другую лавку, которая была напротив, и сказал:
– Я из Москвы, я из Разбойного приказа. Я по твою душу нарочно приехал. Понятно?
Карп молча кивнул.
– У тебя что, язык уже вырвали? – строго спросил Маркел.
– Нет, – сказал Карп.
– Вот и славно! – продолжал уже веселым голосом Маркел. – А теперь мы будем вот как: я буду спрашивать, а ты будешь отвечать.
– Я уже отвечал, – сказал Карп.
– Нет, – опять строго сказал Маркел. – Ты не ответил. У тебя спросили, куда девался тот нож, а ты сказал, что не знаешь. А знаешь!
Карп молчал. И было видно, что его теперь хоть веревкой надвое перетирай, а он ничего не скажет. И Маркел не стал об этом спрашивать, а вместо этого спросил:
– Нож был вот такой? – и показал, какой.
Карп утвердительно кивнул.
– Черен огнем горел? Весь в самоцветах, да?
И Карп кивнул, что в самоцветах. Маркел засмеялся и сказал:
– Ты что, и в самом деле боишься язык показать? А ты не бойся! Я же знаю, что не ты взял нож. Нет на тебе этого греха, я знаю. А на ком он есть, тому не сладко. – Карп молчал. Тогда Маркел продолжил тихим голосом: – Когда государь Иван Васильевич преставился, я у него тогда был в рындах. И тогда было вот как: вот тут я стою, а вот тут он. А вот тут Сеня, мой верный товарищ, тоже рында. А государь, наш господин, он в окошко смотрит на Москву и на все царство сразу. И вдруг вот так взялся за сердце, вот так рукой по груди стал скрести, и пуговка оторвалась, упала на пол, покатилась и закатилась под сундук. А пуговка золотая конечно! И Сеня смотрит на сундук, под который она закатилась, а я смотрю на Сеню. А государь стоит столбом и никуда уже не смотрит! А после зашатался и упал бы, когда бы мы его не подхватили! И сразу в крик, и сразу звать бояр, митрополита, все они прибежали, снуют… А государь Иван Васильевич уже преставился у нас прямо на руках. После много времени прошло, похоронили государя, помянули, прошло еще, может, недели две и опять мы стоим, я и Сеня, а уже государя нет, а Сеня, вижу, так и смотрит, так и смотрит под сундук, куда тогда та золотая пуговка укатилась. Я не утерпел и говорю: что, Сеня, вспомнил про ту пуговку, хочешь ее подобрать незаметно, понести в кабак и там пропить? Так это грех великий, Господь тебе такого не простит, а поразит на месте! И только я так сказал, мой Сеня вдруг как зашатается, а после как шарах как сноп об землю! Об ковер, конечно! И так на месте и помер. И уже когда только помер, тогда у него кулак разжался и из него выкатилась та золотая пуговка. Это он, как я после думал и вспомнил, когда все вокруг забегали, когда государя не стало, незаметно наклонился к сундуку и подобрал ту пуговку. А после Господь и его подобрал! – сказал уже громче Маркел и тут же грозно спросил: – Кто взял нож?
– Давыдка! – сказал Карп. – Давыдка Жареный! – И тут же истово перекрестился и добавил: – Прости, Господи, раба твоего Давыда, не ведал он, что творил!
