– Это Максимка Кузнецов, так, что ли?
– Ну, так, – сказал Маркел почти с досадой.
– Так про него кто не знает! – сказал Яков. – И он у нас на завтра записан. Завтра увидишь, что он видел, – сказал Яков дальше, а сам взял в руку стаканчик. – Приведем к кресту, и там увидим. А нет – укоротим язык! – И бросил кости, и аж засмеялся, потому что очень славно выпало, так называемое «с пудом», то есть шесть и пять.
Вот какая там тогда пошла игра, то есть никому сразу не стало дела ни до самого Маркела, ни до его слов.
Так же и Маркел больше ничего не стал говорить, а просто лежал на лавке, положив шапку под голову, и думал о том, что он за тот день нового услышал. А после встал, вышел во двор до ветру, а после вернулся и по дороге, в сенях, взял у сторожа тюфяк и полушубок накрыться, после чего сложил себе добрую лежанку и спал, как малое дитя, до самого рассвета крепко-крепко.
15
Назавтра была Троица, то есть воскресенье и праздничный день. Но розыска никто не отменял же. Да и какого розыска! Поэтому они утром поднялись и, помолясь, перекусили, а после сразу пошли к красному крыльцу, к столам. Народ там уже стоял, собравшись, и там же уже были люди Битяговского – это из тех, которых тогда не убили. Тогда они поразбежались кто куда и кто где попрятались, а вот зато теперь важно расхаживали взад-вперед и грозно поглядывали на толпу. А толпа робко помалкивала. Там же были и стрельцы, десятка с три, не меньше, и там же был их стрелецкий голова Иван Засецкий, который, завидев Маркела, благостно кивнул ему, а Маркел также кивнул ему в ответ. Илья с Варламом сели с краю левого стола и приготовились записывать. Маркел встал там же, рядом. Сверху робко зашумели и задвигались. Это, посмотрел Маркел, из терема вышли Шуйский с Вылузгиным (а Клешнина тогда не было) и стали спускаться к столам. Стрельцы же стали оттеснять народ, и ближние бы оттеснились с радостью, да шибко напирали задние, поэтому стрельцам пришлось непросто, но они все же пересилили и оттеснили народ. Шуйский с Вылузгиным сели, пошептались, после Вылузгин обернулся и почти неслышным голосом обратился к стоявшему у него за плечом Якову. Яков кивнул и велел подать Максимку Кузнецова – это было уже слышно сказано. Да и тут еще Овсей громко называл его:
– Максимка Дмитриев сын Кузнецов, есть такой здесь?!
Из толпы вышел высокий худой человек очень испуганного вида и сказал, что это он. Овсей поманил его. Максимка подошел к столу. Парамон дал ему крест, и Максимка сперва приложился к нему губами в самое скрещение (а не в подножье или мимо, как иные порой делают), а после приложился правым глазом, после левым, и только уже после сказал, что он, Максимка, целовал сей крест сам за себя без принуждения и в этом иске в первый раз и что как истинный Бог свят, так и чисты будет слова его, ну и так далее, и после отдал крест. Тогда Вылузгин спросил, кто он такой и как он здесь оказался. На что Максимка ответил, что он Максимка Дмитриев сын Кузнецов и что он служит сторожем в здешней церкви Преображенного Спаса. Тогда Вылузгин спросил:
– А где ты был, Максимка, когда эта ваша здешняя беда тогда случилась?
– Здесь же и был, – сказал Максимка. – На дворе.
– И что ты видел? – спросил Вылузгин.
– Вижу, идет Суббота Пропотопов, идет очень быстро, прямо на меня, и кричит: ты почему, скот, не на месте? А ну беги к себе и бей в набат! И я побежал. И ударил.
Вот что сказал тогда Максимка. Маркел растерялся. Как же так, подумал он, боярин же вчера совсем не это говорил, и посмотрел на Вылузгина. А Вылузгин смотрел на Маркела, и теперь он ему подмигнул, непонятно, с каким смыслом, и опять повернулся к Максимке, и грозно спросил у него:
– А почему люди говорят, что ты тогда был наверху и все оттуда видел?!
– Что видел? – спросил Максимка.
– Ну, – сердито сказал Вылузгин, – видел, как царевича не стало.
– Нет, – сказал Максимка довольно твердым голосом, – я этого не видел, Христос миловал. Я же внизу тогда был, говорю. Здесь, во дворе. А Суббота подошел и говорит: звони, скотина. И я побежал звонить.
– О! – сказал Вылузгин. – Вот как! Вот, значит, кто всему зачинщик! Вот кто народ взбаламутил! Ефрем!
Из толпы вышел Ефрем, он, как всегда, был в красной шелковой рубахе и, как всегда, усмехался. Максимка, как только его увидел, очень сильно побелел и быстро-быстро сказал:
– А почему я? Почему? Мне Суббота приказал! Сказал: царевича убили, бей в набат! И я ударил, а как же!
– А! – сказал Вылузгин. – Суббота! Ладно! – и грозно приказал: – Подать сюда Субботу!
Но, как быстро объяснилось, Субботы Протопопова в толпе не было, он, как о нем сказали, остался дома. Вылузгин тут же спросил, где живет Протопопов, ему это назвали, и Вылузгин послал туда стрельцов. И, пока искали Протопопова, Вылузгин начал опять расспрашивать Максимку, и очень подробно, о том, где он тогда стоял, когда увидел Протопопова, и что тот ему сказал, и что он ему ответил, и в чем был одет Протопопов, и были ли на небе тучи, и когда он сошел с колокольни, кто ему это позволил, далеко ли с колокольни видно и так далее. То есть, думал Маркел, слушая все это, Вылузгин пытается запутать Максимку, а тот никак не путается. И Маркел стоял и ждал, когда приведут Протопопова. Так же и Илья с Варламом ждали Протопопова, а этого расспроса не записывали, потому что а чего было записывать, нечего. И толпа тоже стояла, скучала. И Шуйский скучал.
Но вот привели Протопопова, кормового дворца стряпчего, так он назвал себя, когда крест целовал, после чего сказал, что это не он велел бить в набат, а в набат тогда уже и без него били, а он бежал туда спросить, с чего это вдруг бьют, как вдруг видит, что Максимка стоит снизу, а сверху, с его колокольни, кто-то бьет в набат. Вот тогда он и сказал, а может, даже крикнул, что Максимке надо посмотреть, кто там на его колокольню забрался и так недобро безобразничает. Вот что сказал Суббота Протопопов! То есть еще сильней запутал! Шуйский ничего на это не сказал, а только поднял руки и осторожно взялся ими за голову с обеих сторон. Зато Вылузгин не выдержал и закричал:
– Что ты несешь, скотина?! Ты же что мне вчера говорил?! Что тебе боярин Михаил велел сказать бить в набат и ты побежал велеть! Так было, нет?!
– Так, – сказал Суббота Протопопов вялым голосом и опустил руки.
– Вот! – сказал на это Вылузгин. – Так уже лучше. А теперь скажи другое: если боярин Михаил велел тебе велеть бить в набат, значит, в набат тогда еще не били?
– Ну! – сказал Суббота.
– А как же ты тогда, – продолжил Вылузгин, – начал кричать на Максимку, что зачем он позволяет бить в набат, когда в набат еще никто не бил?! – И, поворотившись к Максимке, спросил уже почти что тихим голосом: – Когда он к тебе пришел, у тебя на колокольне в набат разве били?
– Били, боярин, винюсь, – отчаянно сказал Максимка.
– Тьфу! – только и сказал на это Вылузгин и посмотрел на Шуйского. Шуйский молчал и смотрел на народ. Народ тоже молчал – подавленно. Тогда Вылузгин даже привстал за столом и, обращаясь к народу, спросил: – Где Огурец? Где отец Федор Огурец, я спрашиваю!
