– Так, так! А чем вы дверь в дьячей избе высаживали? Там же она крепкая была, дубовая!
– Так у кого что тогда было, – сказал Данилка. – Кто с топором прибежал, кто с дубьем. А кто и с копьем.
– А с саблями, с ножами были? А с самопалами? – еще дальше спросил Вылузгин.
– Были и так, – сказал Данилка.
– О! – сказал Вылузгин и повернулся к Шуйскому. – О как! Как я и говорил! И как и Борис Федорович тоже! – И повернувшись к толпе, сказал: – Бунт! И это в такой день! На Троицу! Как вам не совестно! – и головой покачал.
Все молчали. Вылузгин, немного подождав и посмотрев в листы к Илье с Варламом, что они там и как записывают, и даже там-сям пальцем указав на что-то, опять повернулся к Данилке и сказал теперь уже такое:
– Ладно. А теперь называй прямо, кто тогда с тобой был рядом. Ну!
Данилка помолчал, потом сказал не очень громко:
– Тихон Быков.
– Так! – сказал Вылузгин. – Тимошку Быкова сюда! – и указал куда, то есть к столу. В толпе началась суета, там хватали Быкова, а Быков вырывался. А Вылузгин уже сказал: – Так, дальше! Ну!
– Полуэхтов Степан! – уже в отчаянье сказал Данилка. – Микитка Гунбин! Васятка Ляпунов! А больше не упомнил!
– Ладно, ладно! – сказал Вылузгин. – Сейчас Быков тебе поможет!
А Быкова уже вели к столу. Это был маленький невзрачный человек, но Вылузгин воскликнул:
– Зверь какой! Прямо будто Кудеяр-разбойник! А ну, Быков, признавайся, кто там еще с вами был! А то сейчас Гунбин выйдет и первым скажет, и его отпустим, а тебя на кол посадим! Быков, хочешь на кол?!
Быков молчал и только головой мотал, что не хочет. Вылузгин радостно щерился, Ефрем похрюкивал, и даже Шуйский начал улыбаться.
– Брехня это, – тихо сказал стоявший рядом с Маркелом посадский. – Казнить на Троицу нельзя. Даже пытать нельзя. И даже просто если воскресенье, и то пытать нельзя, таков царский указ, потому что грех это, вот что!
И это правда, подумал Маркел, ну так они до завтра подождут, им это недолго ждать, и начал мало-помалу отступать и выходить из толпы, потому что, он подумал, сейчас им уже наверняка будет не до царевича, сейчас они будут бунт раскрывать, а его послали не по бунт, а по царевичу, и он это крепко помнит.
16
Выйдя из толпы, Маркел опять остановился и задумался о том, что же ему теперь делать. На расспросе, подумал он еще раз, теперь будут толочь только одно и то же – бунт, потому что их, может, сюда и посылали только для того, чтобы они искали бунт, и вот они его нашли, и им это очень радостно, а ему до этого нет никакого дела, ему же ясно было сказано, что он должен узнать, как и от чего преставился царевич. И он это узнает, и еще как доподлинно, подумал Маркел еще дальше, только, подумал он опять, нужно еще раз допросить Петрушу Колобова и напрямую спросить у него, почему он не помог тогда царевичу или ему тогда кто помещал, пусть ответит! И также пусть Василиса Волохова напрямую ответит, что она там тогда делала, почему ее никто туда не звал, а она там оказалась или ее черт принес – пусть тоже напрямую скажет! И также государыня пусть скажет, почему она тогда, как только увидела царевича, назвала этих троих, а не кого-нибудь другого, почему?! Хотя, тут же подумал Маркел, это так только думать легко, а как он такое у царицы спросит? Хотя а куда деваться, надо спрашивать, а иначе ничего узнать нельзя. Подумав так, Маркел даже вздохнул и еще раз осмотрелся. Возле красного крыльца поверх голов толпы слышался сердитый голос Вылузгина, а сама толпа стояла смирно. А дальше, это уже возле так называемого золотого крыльца, прямо напротив Спаса, стояли стрельцы, это уже другие, и их там было с полсотни, не меньше, и там же с очень важным видом прохаживался стрелецкий голова Иван Засекин. Маркел подумал и пошел к нему.
Когда он подошел туда, стрелецкий голова спросил:
– Что, там тебе уже наскучило? Или уже всех поймали?
– Всех, да не всех, – сказал Маркел. – Если бы всех, ты здесь бы не стоял.
– С чего это?! – строго сказал стрелецкий голова.
– С того, – сказал Маркел, – что ты же здесь не зря стоишь, а кого-то от кого-то защищать собрался.
– Ну, не защищать, – сказал стрелецкий голова, – а чтобы под ноги не лезли, это точно.
– Государыне? – спросил Маркел.
– Ей самой, – сказал стрелецкий голова. – Сейчас же служба начинается. Троица! Радость какая! А вы там глотки рвете. Грех это.
– Грех, – согласился Маркел. – Грех.
И повернулся к куполам. И вовремя – с колокольни начали бить благовест. Венька Баженов бьет, подумал Маркел, Максимка Кузнецов же там, в кругу, и снял шапку и перекрестился, и поклонился куполам.
Стрелецкий голова сказал:
– Из Москвы вчера приехал человек, говорил, крымцы пошли на Киев, а наши пошли их смотреть.
– На Серпухов наши пошли, – сказал Маркел.
– А ты откуда знаешь?! – спросил стрелецкий голова.
– Знаю, – уклончиво сказал Маркел.
Стрелецкий голова нахмурился. Но тут на золотом крыльце открылась дверь и оттуда начали выходить царицыны сенные сторожа, по случаю великого праздника одетые в парчовые кафтаны, а за ними уже почти валом повалили и прочие так называемые царицыны ближние люди и прямо с крыльца через паперть начали заходить в храм. Сейчас и царица пойдет, подумал Маркел, он сейчас ее увидит, а то ведь ни разу не видел и, может, опять не увидит, потому что вдруг его опять туда не пустят! И как он только так подумал, так аж перепугался и сразу ступил вперед, к этой толпе. Но его сразу схватили и слева, и справа под локти.
– Иван! – громко сказал Маркел. – Чего они, Иван?! Я же на службе!
– И так и они! – сказал стрелецкий голова. – Чего тебе туда?!
– Мне к государыне, Иван! – быстро сказал Маркел. – Слово у меня преспешное, Иван! Пусти!
– Не могу! – сказал стрелецкий голова. – Не велено. – И продолжал стоять грудью к Маркелу, а его стрельцы держали Маркела под локти.
А за их спинами, видел Маркел, шли в храм царицыны сенные девки и боярыни, а среди них шла и сама царица, только Маркел ее не видел, а если видел, то не узнавал. Зато ее братьев он сразу узнал – и сразу, даже не успев подумать, выкрикнул:
– Боярин, это я, Маркелка-стряпчий!
Боярин Михаил Нагой оборотился на его слова, узнал его и усмехнулся. Маркел тут же прибавил:
– Боярин, дай слово сказать!
Боярин махнул рукой, чтобы его отпустили, стрельцы это так и сделали, Маркел сразу от них вырвался (хоть его уже и не держали) и в три шага доскочил до паперти, а там уже степенно снял шапку, так же степенно перекрестился и так же степенно вошел в храм.
Народу в храме было уже много, да и не толкаться же там, да и какие сейчас могут быть слова, думал Маркел, прижимая к груди шапку и осторожно осматриваясь по сторонам. А народ всё прибывал и прибывал, становилось всё тесней. Маркел стоял в левом приделе, возле кружки, и никаких бояр он оттуда, конечно, не видел. Эх, жизнь – полденьги расклепанных, думал Маркел, теперь уже не отвертеться, если сам полез, а зачем он лез? Дядя Трофим, вспомнил Маркел, тоже полез однажды, и его не стало, и кто его теперь, кроме Маркела, вспомнит? А Маркела после если кто и вспомнит, так только если вдруг сдуру…
