– И ты к нам завтра тоже приходи, – бодро сказал Самойла. – Утром они приедут раным-рано, и ты сразу к нам. – И тут же опять начал частить: – Не могу я Петрушу расспрашивать! Колотится он весь, заикается, белым становится. Как бы и его не разбила падучая, вот что!
– А! – только и сказал Маркел.
– Что? – спросил Самойла.
– Да знаю я, кто это был! – с жаром сказал Маркел. – И ты тоже знаешь!
– Нет, – сказал Самойла. – Ничего не знаю.
– Вот и правильно, – уже опять спокойно ответил Маркел. – И так всем и говори, что не знаешь. И про Петрушу всем молчи.
– Да я и так молчу! – сказал Самойла.
– Ну так и молчи! – сказал Маркел.
Самойла промолчал. Маркел подумал и сказал:
– Никому не открывайте, кто бы что ни говорил. И за мной тоже не ходи. Сам приду, когда надо. А вы сидите и ждите. – И вдруг спросил: – А кто Петрушу завтра привезет?
– Брат. С деверем, – сказал Самойла.
– Вот это хорошо, – сказал Маркел. – И никуда его после не отпускайте! Пусть даже скажут, что к царице! Понял?
Самойла кивнул головой.
– А теперь иди, – сказал Маркел. – До завтрева.
Самойла молча развернулся и пошел к себе. А Маркел – к себе.
Когда же он пришел к себе и осмотрелся как мог, то увидел, что все лежат про местам и крепко спят, а Ефрема и вправду не видно. Только стоял винный дух и было душно, а так праздника как не было. Ну да душно не зябко, подумал, ложась, Маркел. И еще подумал: надо бы разуться. Хотя, тут же подумал дальше, а если вдруг что, тогда как? И так и остался обутым, и нож из руки не выпускал, а руку держал в рукаве, рукав был длинно спущен, ножа видно не было. Ну да чему тут удивляться, дальше подумал Маркел, у него же нож коротенький, а там был здоровенный нож, и если царица про него не знала, значит, он у царевича появился совсем недавно, может, даже только в тот день, может, даже сразу после обедни, когда они шли с матерью от Спаса к золотому крыльцу, а сколько там шагов совсем немного, и кто там тогда мог быть? Маркел полежал, еще подумал и после с радостной улыбкой вспомнил: а, и верно, говорила же царица, что эти трое там тогда крутились, а, вот оно что! Слава тебе, святой Никола, надоумил, быстро подумал Маркел и сразу же дальше подумал уже вот как: она их тогда увидела, разгневалась, они ей в голову запали, и поэтому, когда она после увидела убитого царевича, она сразу их и крикнула, вот как!
Ну, и так далее и далее. То есть и не только так, а и еще много раз по-разному представлял Маркел тот день, когда царевича не стало, а время шло и шло, и вскоре начало светать, а мысли, напротив, начали смеркаться, путаться, и Маркел еще подумал, что в такое гадкое время в самый раз к ним заходить и кидаться на него и резать! И, чтобы такого не случилось, Маркел поднял руку и начал открещиваться…
Но тут как раз и заснул, и его рука упала, и он больше ничего не помнил.
20
Назавтра был понедельник, Духов день и девять дней по царевичу. Маркел, как только проснулся, сразу вспомнил про него и подумал, что нужно будет найти время и нарочно сходить в Спас и там постоять возле его могилки. Девять же дней – такой срок может, царевич что скажет, говорят, такое иногда бывает.
А пока что надо ждать Авласку, подумал Маркел, поднимаясь. Нет, тут же подумал он, покуда этот глаза продерет, а после еще похмелится, Маркел успеет сходить к Колобовым. Да, Петруша Колобов сейчас важней всего, подумал Маркел как о совсем уже решенном деле. А у них тем временем уже накрывали на стол. Накрывали не ахти себе – гороховый кисель и каша. Ну да уже что Бог послал, как говорится, и они сели к столу и принялись за еду и запивку. Разговоров, как обычно после праздников бывает, никто никаких не вел. Даже Парамон, и тот помалкивал. В бывшей холопской было тихо.
Вдруг раскрылась дверь и на пороге показался царицын сенной сторож в парчовом кафтане и в высокой черной шапке, и еще в руках он держал что-то завернутое в белый с узорами рушник. Все сразу перестали есть и стали смотреть на сторожа. Сторож спросил:
– Кто тут у вас Маркел Косой?
– Ну я, – сказал Маркел.
Сторож подошел к нему, протянул ему рушник и сказал:
– Это тебе государыня жалует.
Маркел развернул рушник. Там был мягкий медовый калач.
– Мать честная! – громко сказал Яков.
А остальные просто повставали с мест. Маркел взял калач и тоже встал.
– Сиди, сиди, – сказал сторож, добродушно усмехаясь. – Государыня велела сидеть. Пусть, сказала, сядет, перекусит, чтобы после легче бегалось. Садись!
Маркел сел. Царицын сторож развернулся и ушел. Подьячие, которые уже тоже сидели, есть еще не начинали, а продолжали смотреть на Маркела. Маркел откусил кусок, калач оказался очень сладким и душистым, у князя Семена таких не бывало. Маркел запил киселем, еще раз откусил и подумал, что слаще калачей он в своей жизни не едал.
– Ну как? – спросил Варлам.
Маркел только головой кивнул.
– Язык проглотил, – сказал Яков.
– Га, еще бы! – сказал Парамон.
А Варлам сказал:
– А если бы в былые времена, так ему его бы вырвали. А что! Государь Иван Васильевич был строг на это дело! Да и государыне бы тоже мало не было! Га! Га! Чужим мужикам калачи подавать!
– Но, но, но! – сердито сказал Яков. – Полегче! А то пораспускали боталы! А вот укорочу, и без Ефрема обойдусь!
И все опять замолчали и стали есть дальше, как будто ничего и не случилось. Маркел ел царицын калач и думал, что теперь надо будет в блин разбиться, а этого гада найти. Да и чего его искать, думал он дальше, когда он от него почти не прячется, а даже нарочно лезет на рожон…
И только Маркел так подумал, как опять открылась дверь, и теперь к ним вошел уже Авласка Фатеев и сразу с порога поднял руки и громко сказал:
– Нашел, слава Тебе, Господи!
Маркел отвел в сторону уже наполовину съеденный калач и осмотрел Авласку. Вид у того был очень неважный – он был без шапки, на лицо опухший, волосы всклокочены, а одежда вся в мякинном крошеве. Ну еще бы, сердито подумал Маркел, известно где валялся, и строго спросил:
– Тебя Евлампий прислал?
– Нет, – сказал, как выдохнул, Авласка. – Евлампий уже никого не пришлет.
– Почему это?! – спросил Маркел.
– Да потому что нет больше Евлампия, – с пьяной горечью сказал Авласка. – Приказал долго жить Евлампий сын Павлов, вот что!
– Как?! – громко спросил Маркел. – И его тоже зарезали?!
– Зачем зарезали? – сказал Авласка. – Сам помер, у себя в дому и на своей лежанке. Очень чинно! Но без покаяния. Потому что ночью помер, вдруг. Лег, говорят, здоровый, трезвый, а после взял и не проснулся. Вот как! – сказал он дальше уже почти весело. – Шум в доме у них, гам! Народ туда-сюда забегал. А Григорий мне сказал, что ты меня звал, и вот я и пришел.
