– Господи, где они? – оглядывалась Дана, не прекращая бежать. – Куда они делись? Чтоб им провалиться, проклятым…
Внезапно ее кто-то схватил за руку, Дана испуганно вскрикнула, задергалась…
– Куда несешься, мерзавкина дочь?
– Дед?! – вырываясь, взвизгнула она.
Игнат Ефимович как всегда продавал петрушку с укропом и молоденькие огурцы, здесь было еще теснее, чем на остальной территории, продавцы жались друг к другу. Деда жаба давит платить за место у прилавка, он только берет весы с гирьками и устраивается на земле.
– Дед, пусти! За мной гонятся, меня убьют…
– Кто? Что ты несешь?
В это время выросла громадная тень, заслонившая утреннее яркое солнце, схватила Дану за плечи и оторвала от Игната Ефимовича:
– За мной!
– Куда мою внучку! – рассвирепел дед, кинувшись с кулаками на Богдана. – Паскудник! Я тебя, падла…
– Дед, не трогай его! – озверело закричала Дана. – Это Богдан… А!
Кто ее схватил сзади – она не видела, почти сразу раздался звук удара, потом второй. Дана отлетела, не прилагая к этому никаких усилий, а Чип врезался спиной в прилавок, с которого полетели весы, попадали огурцы, из мешка посыпалась редиска. Раздались ругань и крики, все эти звуки слились в один общий гул. Аслан упал на тетку необъятных размеров, та принялась колошматить его по голове свернутой в рулон тряпичной сумкой:
– Залили глаза с утра, алкаши чертовы! Пошел отсюда! Пошел!
– Милиция! – завопил женский голос, громкий и высокий, перекрывающий общий гул. – Караул!
Дана упала на деда, тот ее удержал, устоял и сам на ногах. Она освободилась от него и просто в столб превратилась, потому что увидела, как на Богдана напали еще какие-то мужики, он отбивался.
Вдруг дед поднял пакет с петрушкой и запустил им в Чипа, который достал пистолет. На Чипа налетели двое, валили его на землю, тем временем трое скрутили Богдана – заломили ему руки. Мат стоял трехэтажный, стоны и вопли оглушали. Дана заметила, как сверкнули железные обручи, и услышала стон:
– Беги! Такси… К Эдьке…
Она поняла все, что сказал Богдан. Поняла и то, что ему надели наручники, оттолкнула насмерть перепуганную тетку, перескочила через прилавок, потом через второй… Сзади что-то падало, сыпалось…
– Куда! – заорал дед.
Оглянулась на бегу. Игнат Ефимович мужественно повис на мужчине, который отбивался от деда:
– Пусти, старый хрен! За ней, ребята!..
За ней – это за Даной. Девушка догадалась: дед удерживает мужчину, чтобы тот не кинулся ей вдогонку. От страха она припустила так, что все по бокам слилось в один хаос, как на карусели…
Глеб Аркадьевич прошелся перед строем арестованных, повернулся к Олегу, а у того нос приобрел синюшный оттенок. Молодой и необстрелянный следователь утирал кровь носовым платком, что абсолютно не заботило Каткова.
– Гуйва где? – спросил он недовольным тоном.
– Вот он, – указал Олег на деда Даны.
– Мне не он нужен, а она, – хмуро произнес Глеб Аркадьевич.
– Убежала, – буркнул Санин.
– Убежала, – повторил Катков, покивав головой, словно услышал иностранное слово и не знал его перевода. – Вас сколько было?
– Восемь человек, – опустил голову Олег. – Потом еще трое…
– Отлично, – надулся Катков. – А одна девочка убежала? От вас?
– Да пока мы с этим бугаем справились… – кивнул на Богдана Санин. – Здоров, гад. Откуда он взялся?
– И откуда вы, молодой и большой человек, взялись? – полюбопытствовал Катков. – Как попали в эту компанию?
– С Даной был, отбивал ее у этих двух, – ответил Санин вместо Богдана, который молча стоял в шеренге арестованных.
Катков подошел к Чипу и подобрел:
– А с вами мы, кажется, знакомы.
– Мне так не кажется, – сплюнул в сторону Чип, обливая ненавистным взглядом Каткова.
– Напомню. Мы встречались в доме Бабаджанова.
– Не помню, – отвернул рожу Чип.
– Ничего, вспомнишь, – пообещал Санин. – У нас имеется новейшее лекарство от склероза.
– Что ж, по коням, – распорядился Катков. – Ах, что за денек сегодня, солнечно и не жарко.
Дана примчалась на такси, влетела в квартиру, захлопнула дверь и осела у стены. Все, ноги ватные, не держат. В голове кавардак, она не поняла, что произошло на рынке. Нет, то, что ее хотели схватить, а потом и вовсе убить, – это понятно. Но сколько же их было? Что они сделали с Богданом и дедом?
Из комнаты выполз взъерошенный и сонный Эдик, завернутый в одеяло. Работу вчера он закончил поздно, поэтому спал до упора, не слышал, как Дана и Богдан ушли.
– Ты чего? – вытаращился он, видя маленькое и дрожащее существо на полу.
– На меня напали… я убегала… – дребезжащим голосом проблеяла Дана. – Потом… не знаю, что случилось…
– Кто напал? – ничего не понял Бобрик.
– Эти… Одного я видела в доме Бабаджанова, когда угнала машину с трупом. Он и еще один гнались за мной… Догнали. А потом Богдан им по рожам съездил, а потом… на него напали мужчины, наручники надели…
– Менты, наверное. Наручники у ментов…
– Менты? – подняла на него затравленные глаза Дана. – Да, да… там и милиционер был в форме… он ничего не делал, наблюдал только… а больше формы ни у кого не было.
– Сейчас менты в штатском ходят. Значит, Богдана повязали? Плохо дело. Что собираешься предпринять?
– Не знаю, – свесила голову Дана.
– Суши, старуха, сухари.
– Зачем?
– В тюрьму носить деду и Богдану. А, я забыл. Ты теперь прятаться будешь по закоулкам. Знаешь, недалеко есть лесок, там, говорят, землянки бомжи вырыли, в них безопасно. Засядешь в землянке и до старости бомжей удовлетворять будешь за пищу и кров.
Бобрик ушел на кухню, а Дана кусала губы. В его словах ни одной ноты желчи не прозвучало, он не сказал «ты сволочь», но отчего-то они были обидными до слез, до горьких слез. Как ни странно, Дана не плакала, она даже ни о чем не думала. Впрочем, в голове одна за другой вспыхивали объемные картинки, выхватывая из памяти основные эпизоды. А это и есть мысли, просто в них нет ни причинно-следственной связи, ни выводов, ни чувств, они сами по себе. Вспыхивали бессистемно, то из сегодняшнего дня, то из середины кошмара. Галдин и бутерброды… придурок Виталик и Нелька… Богдан и труп в багажнике… Зося и рана на ее груди… дед…
– Я должна что-то сделать, – промямлила Дана шепотом.
В сущности, она уже знала, что нужно делать, но где взять силы, как избавиться от страха? Себя-то жалко, очень жалко. А как потом жить, если она пожалеет себя? Совесть, черт ее дери! Живут же некоторые без совести, это не смертельно. Ну, хорошо, задушит она в себе совесть, потом что? В лесок к бомжам податься? А мысли все же появились.
