— Что уж жалеть! — засмеялся Иван Николаевич, — спасибо, что сами-то живы остались!
Отдохнув, решили итти назад, к Тунгуске, держась направления трещины, в которой текла река. Местность, по которой они проходили, была высокой, слабо холмистой платформой, поросшей чахлой, северной тайгой.
Из древесных пород здесь росла только лиственница, да и то истощенная и гнилая посредине.
— Это оттого, — об’яснил Иван Николаевич, — что дерево не получает здесь, в промерзлой почве, достаточно пищи. Его рост скоро останавливается и оно начинает гнить на корню.
Кругом был густой олений мох и низенькие северные березки, вроде кустарников, едва поднимавшиеся до пояса человеку. Под ногами путались кустики пахучего богульника.
Чем дальше шли путешественники, тем ближе становилось к вечеру и тем больше поднималось вокруг комаров. Сперва друзья только отмахивались, потом пришлось вспомнить, о сетках. К счастию, эти необходимейшие для таежного путника вещи были при них!
Комары облаками реяли над идущими, бились о волосяную сетку и, как огнем, обжигали руки, Иван Николаевич вспомнил, что в его заплечном мешке сохранился пузыречек дегтя. Натер им руки и итти стало легче — комары не садились.
Перед ночлегом Пете посчастливилось застрелить белую куропатку и на остановке решили сварить из нее суп, приправив его сухарными крошками.
Несмотря на дым, комары тучами вились и над костром, и, как пыль, сыпались в котелок. Петя ложкой вычерпал густой их слой из котла, но суп через минуту подернулся новой пенкой из сваренных комаров!
Тогда котелок догадались накрыть берестой и так уж доваривали свою похлебку.
Сухарей едва осталось на утро, а идти, вероятно, предстояло еще долго. Очень мешали глубокие ложбины, отходившие от ущелья, и хребтики, часто преграждавшие дорогу. На обходы их уходили многие часы и много силы… В буреломе косогоров приходилось далеко уходить от нужного направления и это отнимало много сил и времени.
Но утро вечера мудренее! — решили друзья и, подбросив в костер сушин, заснули.
Не спалось только Пете. Едва он начинал дремать, как невольно вспоминалось пережитое за день. Тогда ему снилось, что он висит на тоненькой ниточке над обрывом, а за ноги, снизу, его старается поймать большой медведь… И Петя просыпался.
И снова засыпал от усталости. И опять ему снилось, что он застрял в ледяных воротах, и речка тянет его вниз, а Иван Николаевич и Коля, ухвативши за ноги, тащат наверх!
Опять проснулся Петя и увидел, что во сне он засунул под каряжину ногу и ее защемило, как в капкане…
Все было по-ночному тихо, только внизу, словно под землею, грохотала глухо речка. Был сумрак, костер прогорел до углей, и Хорька, жавшийся к огоньку, что-то чутко слушал… Тогда и Петя отчетливо услыхал словно бряканье бубенчика. И понял, что это оленье ботало, и что где-то недалеко бродит ручной олень. В этот момент Хорька громко залаял…
— Цыц! Цыц! — шипел на него Петюха, а пес отбежал в сторонку и продолжал лаять, неосторожно будя тишину.
Недалеко ему отозвался второй собачий голос. Петя вдруг вспомнил про страшного якута и бросился будить товарищей.
Обсудив положение, решили, что предполагаемое жилище находится как раз у них на пути, и обойти его было никак нельзя. С одной стороны мешала речка, а с другой — поднимался крутой хребет.
— Опасаться какого-то нападения нам просто смешно, — так сказал Иван Николаевич. И прибавил:
— Тунгусы — народ очень мирный и добродушный. Да и все туземцы такие… Конечно, если этот якут сумасшедший, то придется быть осторожнее. Но я думаю, что скорее мы встретим хороших людей и отыщем у них и пищу и помощь!
Все же пошли с опаской. Николай шагал с заряженным карабином, Петя — с двухстволкой. Иван Николаевич никогда не охотился, стрелял очень плохо и поэтому шел с молотком.
Двигались, растянувшись цепью, а Хорька бежал впереди, вроде разведчика.
Подойдя к небольшому пригорку, путешественники увидели перед собою ложбину, на которой стоял чум.
На жердинах висело разное тряпье, а перед входом сидела, насторожившись в их сторону, собака.
…И едва только, скрытые кустарником, наступавшие приподняли головы, как собака яростно залаяла и заметалась!
Тогда из чума вынырнула непокрытая голова, и через секунду выскочил человек с ружьем.
И ребята и Иван Николаевич прилегли к земле, наблюдая сквозь ветки кустов, что будет дальше.
Водя в их сторону ствол, человек напряженно рассматривал кусты, а потом, вскинув ружье, гулко выстрелил в сторону Ивана Николаевича!
Петя вскочил как на пружинах и, один за другим, выпустил два дробовых заряда в ответ… Хорошо еще, что для дроби было далековато!
В разбежавшихся клубах дыма Николай заметил, что человек укрылся в чуме. Была секунда, когда он сам едва не спустил курок карабина, нацелившись в середину туземного жилища… Но Иван Николаевич во-время крикнул:
— Стоп! Не стрелять!
— Эй, кто там! — кричал Иван Николаевич в сторону чума. — Мы не худые люди и вас не обидим! Выходите и станем говорить. А если будете стрелять, то мы вас убьем!
Чум угрожающе молчал…
Иван Николаевич забежал между Николаем и Петей и, как заправский военком, распоряжался боем!
Положение становилось трудным. Идти вперед было опасно, потому что в любой момент можно было получить из чума пулю в спину. Поэтому Иван Николаевич, во что бы то ни стало, решил вызвать его обитателей наружу.
Началась осада.
— Если сейчас никто не выйдет поговорить с нами, мы будем стрелять! — так громко об’явил Иван Николаевич, повторив свою фразу и по-русски и, как умел, переведя по-тунгусски.
Никто не отзывался.
Тогда он скомандовал Николаю:
— Целься в самый верх чума, в место, где сходятся его жерди. И попробуй скорее выпустить три патрона. Слушай сигнал!
Николай припал к земле, наведя карабин.
— Выходи! — еще раз крикнул Иван Николаевич. — Не выходишь?! Пли!!
Три раза молнией сверкнул карабин. И три раза оглушительно резкий удар раскатывался в хребтах…
С верха чума полетели клочья разодранной ровдуги
[4], обломки палок, поднялось облачко пыли…
С последним выстрелом изнутри послышался вопль. Человек выскочил из чума, завертелся на месте, вскинул руками и, как сноп, грохнулся оземь.
— Неужто убил!? — в ужасе пролепетал Никола. — Вперед! — крикнул Иван Николаевич и, мигом, все трое были около чума.
Человек с лицом туземца лежал навзничь, раскинув руки. На страшно перекошенных губах его дрожали пузырьки пены, он тяжело дышал…
