Он повернулся и пошел к свежескошенным рядам. В грязно-зеленого цвета валках трава уже начала чернеть. – Пропадет и эта! – безнадежно махнул рукой Жучков.
На стан пришел бригадир к обеду. От костра доносился аппетитный запах мяса. Бригадники весело галдели около костра, ожидая, когда кошеварка снимет ведро с приготовленной пищей.
– Ржете, ровно жеребцы, а покос пропадает! – проворчал Жучков.
– Ну и хрен с ним, дядя Афанасий. Пусть у начальства голова болит. А нам че… мы люди подневольные, – оскалил зубы Николай Зеверов.
– Будет весело зимой, когда скотина начнет дохнуть! – Афанасий прошел к столу и уселся на свое место. Как по команде, вся бригада потянулась вслед за бригадиром и с шумом расселась за столом.
Акулина уже успела снять ведро с тагана. Густой запах вареного мяса плыл над столом. За эти дни люди успели уже привыкнуть к мясу, в глазах у них пропал постоянный голодный блеск. Каждый из них вспоминал с чувством благодарности васюганского мужика Ефима Смурова и молодую тунгуску Агашу, которые просто, обыденно оказали неоценимую помощь, не требуя ничего взамен.
Афанасий подцепил ложкой хорошо уваренный кусок лосятины и мимолетно оглядел сидящую за столом бригаду: «Слава Богу, хоть люди сыты! Господи, много ли человеку надо!..» И, не сдержавшись, процедил сквозь зубы:
– Не показываются начальники – ни Сухова, ни Христосика.
– Че, они – дураки, грязь будут месить! – невнятно, с набитым ртом промямлил Иван Кужелев.
Поздним вечером, когда поселок уже угомонился, Федот Ивашов был около стройки. Он медленно ходил по краю начатого котлована. Коричневая глина, вывернутая лопатами, тускло поблескивала. Она так и лежала в куче отдельными комьями. На неровном дне котлована, в низинах, собиралась в лужицы вода.
«Тяжелая земля, – думал Федот. – Хлебнешь с ней… Вытянет жилы».
По малой нужде из балагана вышел Прокопий. Увидев маячившего около котлована Федота, недобро усмехнулся:
– Старается, вид показывает! Начальник – как же!
Этот крепкий рыжебородый мужик никак не мог согласиться с тем, что его сняли с бригадирской должности. В мужицкой башке тяжело ворочалась только одна мысль: «Уцелеть… Выжить любой ценой!» Жизненный опыт подсказывал – самое тяжелое время будет впереди. И он уже рассматривал свой недавний разговор с участковым комендантом как небесную благодать: «А че, сам себя не пожалеешь, никто тебя не пожалеет. Вон сволочей кругом сколько, так и норовят тебя подсидеть».
Прокопий, точно затравленный волк, оскалил зубы:
– Не-ет, врешь, паря, Прокопа голой рукой не возьмешь! – Он повернулся и негромко проговорил в сумрачную темноту балагана: – Дарья, где у меня анбарная книга и карандаш, дай-кось сюда!
– Че тебе не спится, завтра рано вставать?! – сонным голосом проговорила женщина.
– Ну ты, корова, поговори у меня! – раздраженно цыкнул на жену Прокопий.
Недовольно бурча себе под нос, Дарья шарила в головах постели. Послышался шорох бумаги. Наконец она протянула мужу потрепанную книгу и обломок карандаша.
Ивашов стоял на краю котлована.
– Сосед, че не спишь?
Федот вздрогнул от неожиданности и обернулся на голос. На валежине около балагана сидел Лаврентий Жамов.
– Да не спится че-то!
– Мне тоже на новом месте не спится! – улыбнулся в бороду Лаврентий. – Иди сюда, посидим на ночь глядя!
Подошедший Федот присел рядом с соседом на валежину. Лаврентий слегка отодвинулся и, повернув голову в сторону, где работал старик Христораднов, тихо проговорил:
– Перестал тюкать Аким Северьяныч, кончат домовину, наверное!
– Золотой старик, умница! – поддержал разговор Ивашов. – Одной ногой уже в могиле, а все о людях думает…
– Не всем эта благодать дана. Видно, от Бога она! – Лаврентий посмотрел на низкое небо. – Только погода подвела. Это уже не от Бога, а от дьявола скорее…
– При чем тут дьявол! – возразил Федот. – Че хорошего ждать, время пришло – осень на носу!
…Уже и мужики разошлись, а Прокопий все сидел с раскрытой амбарной книгой, держа в толстых загрубелых пальцах огрызок карандаша, – угрюмый, нахохлившийся, задумчивый… Вся жизнь его, все то, что было хорошего в ней, странным образом забылось, и остались только свежие воспоминания, горели они ярким светом, точно голубые звезды на фоне темного ночного неба. И последняя ночь перед погрузкой; сидящая на земле, с петлей на шее, невестка; вонючий трюм баржи – и смерти, смерти, смерти… Из памяти не идет умершая на берегу старуха мать, с просветленным лицом, обращенным к солнцу, и с пучком зеленой травы, крепко зажатой сухими старческими пальцами. Эти воспоминания так растревожили Прокопия, что он заново пережил то чувство ужаса и страха перед непонятной жестокой силой, которая вырвала их с насиженных мест и бросила в дикие необжитые края.
Прокопий обвел взглядом сумрачно шумевшую тайгу, вплотную подступившую к спящему поселку, и, уже не раздумывая, склонился над чистым листом бумаги и неровными корявыми буквами вывел первые слова:
«Коменданту Васюганской участковой комендатуры Талинину М. И.» Он запнулся, не зная, как назвать свое послание; снова надолго задумался, потом встрепенулся и тихо пробурчал:
– Так сойдет! – отступил немного от заголовка и старательно заскрипел карандашом:
«Бригадир наш Ивашов Федот ненадежный для совецкой власти. Я сам слышал, как Федот и Лаврентий Жамов переговаривались друг с дружкой. Ивашов матерился и сказал, власть наша собачья. Заставляет гробы самим себе делать. Жамов стоял рядом и тоже с ним соглашался. Они часто говорят между собой». Кончив писать, Прокопий опять надолго задумался; потом дрогнувшей рукой подписал: «Сексот 6». Он так и сидел, странно присмиревший, разглядывая свою писанину. В груди у мужика зарождался душевный трепет…
Прокопий осторожно, стараясь сильно не шуршать бумагой, вырвал страничку, свернул ее в аккуратную четвертушку и сунул во внутренний карман рубахи.
Лежа на нарах рядом с женой, он вдруг вспомнил Марию Глушакову, смущенно обдергивающую платье. Прокопий скупо улыбнулся в темноте и подумал: «Ниче, ты у меня не сорвесся. Я тебе потничок между ног скатаю. – И, уже засыпая, нащупал свернутый листок бумаги: – Как-то надоть передать Талинину гумагу…»
Глава 23
Много дней бежала вниз по Оби, припадая на один бок, «Тара», маленький одноэтажный пароходишко. И много дней на палубе маячила приметная фигура высокого крепкого мужика с черной курчавящейся бородой. Наконец закончилось длительное путешествие.
Сделав полукруг на широком речном плесе, «Тара» медленно подходила к топкому илистому берегу. Над рекой поплыл басовитый рев гудка, так не вязавшийся с хилым корпусом парохода.
На палубе, как обычно, держась за ограждение, стоял Александр Щетинин. Рядом с ним на скамейке лежал тощий холщовый мешок с пожитками. Щетинин с интересом рассматривал приближающееся село, толпившуюся на берегу стайку ребятишек, приземистые склады, вытянувшиеся вдоль берега изломанной линией. Они были такие серые и пыльные, с почерневшими тесовыми крышами, что даже яркое осеннее солнце бабьего лета оказалось бессильно и не смогло их оживить. Выше, за складами, виднелись такие же тесовые крыши, пошатнувшиеся изгороди, за которыми пылилась буро-зеленая перезревшая растительность.
