Вокруг своего коменданта сгрудились жители седьмого поселка. Они недовольно гудели:
– Не нужна нам эта зверюга!
Хозяева покоса тоже толпились вместе.
– Ты скажи, умники каки выискались! – наступали они на Ярославова и окруживших его людей. Дело доходило уже без малого до грудков.
Лаврентий Жамов спокойно глядел на галдевших людей, в голове у него мелькнула шальная мысль:
– Мать их за ногу – пусть перестреляются! – но, посмотрев на осатаневшего Сухова, с тревогой подумал: «У этого дурака хватит ума! Точно начнет стрелять!..» – Он понужнул мерина и въехал в середину толпы, разъединяя не на шутку разошедшихся мужиков.
– Будя, будя! – с усмешкой успокаивал противников Жамов. – Вы сначала их поймайте, а уж потом делите! – и, как будто ничего не произошло, заговорил дальше: – Вот че, мужики, я думаю! Надоть починить изгородь вокруг стога. Потом уберем одно звено, а внутри этого рысака привяжем. – Лаврентий похлопал по шее мерина. – Забегут они вовнутрь ограды, язви их, никуда не денутся!
Жучков поскреб бороду и осклабился:
– Однако, дело говоришь, Лаврентий! – Противники постепенно успокоились.
– Раз дело говорю, – проговорил Жамов, – давай тогда за дело! День кончается!
Люди дружно взялись за работу. Умелые, привычные к работе руки быстро поправляли колья, перевясла из черемуховых прутьев, вставляли жерди.
– Как специально разбрасывали! – ругался Кужелев Иван, вытаскивая из снега очередную жердь.
Наконец загон был готов. Рядом с загородкой лежали две жердины, чтобы в любой момент можно было перекрыть свободный прогон. Лаврентий завел в загородку Пегаша и привязал его к изгороди.
– Стой, Пегаш, стой! – он погладил по жиденькой гриве мерина, успокаивая лошадь.
Лаврентий Жамов взял руководство в свои руки.
– Ну-ка, ребята! – обратился он к зятю и его команде. – Пугните их еще раз!
Иван на лыжах, за ним молодые парни побрели на другой конец гривы. Жамов продолжал распоряжаться:
– Подальше от стога, не отпугните лошадей! – командовал бригадир. Оставшиеся загонщики разошлись, оставляя широкий проход к своему стогу. Рядом с открытым прогоном, за черемуховым кустом, густо запорошенным снегом, спрятался Жамов.
…По гриве уже летела впереди табуна Воронуха. Не останавливаясь, кобылица с ходу ворвалась в загородку, за ней табун.
Лошади беспорядочно роились, зло взвизгивали, заполняя пространство вокруг стога.
Лаврентий осторожно выглянул из-за куста. Весь табун был в загоне. Бригадир выскочил, схватил приготовленную жердь и кинулся к открытому пролету.
Кони с храпом сбивались в плотную кучу, обтекая стожок.
«Изгородь не выдавили бы!» – с тревогой подумал Лаврентий, держа наперевес сухую жердь.
Отрезанная от выхода Воронуха заметалась; Лаврентий криком отгонял ее, закрывая пролет жердью. В судорожной спешке конец жерди никак не мог попасть между кольями. Наконец Лаврентий воткнул жердь и перекрыл выход. Кобылица вдруг коротко заржала, сделала короткий разбег и, взвившись в воздух, легко маханула через забор.
– Ну и сатана, а не баба! – восхищенно крякнул Лаврентий, провожая взглядом вырвавшуюся на свободу лошадь. – Тебе жеребцом надо было родиться, а не кобылой!
Оставшиеся в загоне лошади занервничали и заметались с новой силой.
– Кось, кось! – уговаривал табун Лаврентий. Лошади стали помаленьку успокаиваться.
Пегаш укоризненно поглядывал на своих мятущихся собратьев, помахивая жиденькой репицей хвоста.
Усталые загонщики медленно подходили к загону. Слышались торжествующие возгласы:
– Попались, голубчики!..
– А эта, стерва, все же сбежала!..
К вечеру изрядно похолодало. Озябшее солнце зависло на горизонте. Длинная цепь поселенцев верхом на лошадях растянулась по снежной целине. Впереди ехал Сухов, замыкал колонну Ярославов. Из разгоряченных конских глоток вырывался густой пар, который сразу же оседал льдистым куржаком на конских мордах, забивая ноздри. Громко фыркая, кони отчаянно трясли головами. Сбоку двигавшегося каравана, по задубевшим на морозе сугробам, тянулись длинные тени.
Вдруг сзади послышалось громкое призывное ржание. Жамов оглянулся.
Около оставленного загона Воронуха яростно копытила снег.
– Прибежит как миленькая, никуда не денется! – добродушно проговорил Жучков, успокаивая Лаврентия.
– Прибежит! – подтвердил Ярославов, плотнее кутаясь в полушубок.
Глава 27
Как быстро летит время! Монотонный тяжелый труд на раскорчевке съедал неделю за неделей. Уже и декабрь кончается. Наступила самая глухая пора в таежном Нарымском крае.
Настя проснулась под утро. Она лежала на топчане, прислушиваясь к тянущей боли в низу живота, порой боль была такой сильной, что мучительный стон невольно прорывался сквозь крепко сжатые зубы женщины.
Проснулся Иван.
– Че, Настя, плохо? – встревоженно спросил муж. – Вроде рано еще!..
– Ты у Сухова спроси. Он лучше знает! – прерывающимся от боли и злости голосом говорила Настя. – Для него все бабы наши – сучки кулацкие. Родить и на лесоделяне могут!
Что мог сделать Иван, чем помочь беременной жене? В бессильной ярости мужик сжал кулаки:
– Слышь, Настя, может, не ходить седни в тайгу; как-нибудь опосля петли проверю!
– Осподи! – простонала роженица. – Че ты будешь около меня сидеть. Все одно ничем не поможешь, да и не седни же я рожаю!..
Ранним утром Иван вышел из барака. На черном небосводе ярко мерцали холодным голубым пламенем звезды. Леденящий холод. После влажной барачной духоты Иван поперхнулся колючим от мороза воздухом. Со стороны реки едва заметное движение воздуха, кожа на лице сразу задубела. Заломило кончик носа, стало покалывать щеки.
«Градусов сорок, не меньше!» – подумал охотник.
Рядом со входной дверью, в сугробе, смутно белели лыжи, воткнутые запятниками в снег. Зябко поводя плечами от бившего все тело озноба, Иван выдернул из сугроба лыжи и всунул носки пимов в широкие брезентовые юксы. Лыжник шагнул и заскользил по набитой лыжне между бараками, углубляясь в тайгу. Это был его промысловый путик, вдоль которого по заячьим тропам стояли петли – ловушки. Раз в неделю Иван уходил в тайгу проверять петли и с нетерпением ожидал очередного воскресения. Вот и сегодня Иван легко скользил по проторенной лыжне. Изо рта с легким шорохом вырывался пар, покрывая куржаком грудь и плечи телогрейки, оседал на ресницах, на щетине давно не бритой бороды. На лице постепенно образовывалась снежно-льдистая маска. Иван рукавицей сбил ее и голой рукой стал отогревать слипшиеся от куржака ресницы. Пальцы сразу же заныли на морозе. Сунув замерзшую руку в рукавицу, охотник чертыхнулся:
