Высокий человек ушел в соседнюю комнату. Там он вскрыл ампулу и разложил на столе листочек папиросной бумаги. Цифры слагались в донесение. Такие же цифры находились сейчас в центре дешифровки в Берлине: именно этим шифром передавались донесения русской радисткой, которая дала согласие работать на Гиммлера.
Высокий мужчина протянул донесение своему помощнику и сказал:
– Срочно в посольство. Передай нашим, чтобы организовали наблюдение за этим типом. Я задержу его и постараюсь с ним поговорить: он дилетант, его, видимо, используют, я его расшевелю…
(Из партийной характеристики члена НСДАП с 1944 года Барбары Беккер, унтершарфюрера СС (VI отдел РСХА):
«Истинная арийка. Характер – нордический, стойкий. Безукоризненно выполняет служебный долг. С товарищами по работе ровна и дружелюбна. Спортсменка. Беспощадна к врагам рейха. Незамужняя. В порочащих связях не замечена…»)
Кэт ходила по комнате, укачивая сына. В отсутствие Штирлица, как он и говорил, ее перевели на конспиративную квартиру гестапо, где оборудовали небольшую, но мощную радиостанцию. Кэт смотрела на лицо спящего мальчика и думала: «Всему в жизни надо учиться: и как готовить яичницу, и где искать книгу в каталоге, математике надо учиться тем более. А вот материнству учиться не надо…»
– Мы зовем людей к естественности, – сказала ей как-то охранница, фрейлейн Барбара. Она была совсем еще молода и любила поболтать перед ужином.
Солдат СС Гельмут, живший в соседней комнате, сервировал стол на троих, чтобы отпраздновать двадцатилетие воспитанницы гитлерюгенда. Во время этого торжественного ужина, с картофелем и гуляшом, Барбара сказала, что, после того как Германия выиграет войну, женщины наконец смогут заняться своим делом – уйти из армии и с производства и начать строить большие германские семьи.
– Рожать и кормить – вот задача женщины, – говорила Барбара, – все остальное – химера. Люди должны стать здоровыми и сильными. Нет ничего чище животных инстинктов. Я не боюсь говорить об этом открыто.
– Это как? – хмуро поинтересовался Гельмут, только-только откомандированный с фронта после сильнейшей контузии. – Сегодня со мной, завтра с другим, а послезавтра с третьим?
– Это гнусность, – ответила Барбара, брезгливо поморщившись. – Семья свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с главой дома, я не могу так же наслаждаться силой любви, как если бы он был и вторым, и третьим, и четвертым? Надо освободить себя от стыдливости – это тоже химера… Вы, вероятно, не согласны со мной? – спросила она, обернувшись к Кэт.
– Не согласна.
– Желание произвести лучшее впечатление – тоже уловка женщины, древняя как мир. Уж не кажется ли вам, что наш добрый Гельмут предпочтет вас – мне? – засмеялась Барбара. – Он боится славян, и потом, я – моложе…
– Я ненавижу женщин, – глухо сказал Гельмут. – «Исчадие ада» – это про вас.
– Почему? – спросила Барбара и озорно подмигнула Кэт. – За что вы нас ненавидите?
– Вот за то самое, что вы тут проповедовали. Женщина хуже злодея. Тот хоть не обманывает: злодей, он сразу злодей. А тут сначала такую патоку разольют, что глаза слипаются, а после заберут в кулак и вертят как хотят, а при этом еще спят с твоим ближайшим другом.
– Вам жена наставила рога! – Барбара даже захлопала в ладоши. Кэт отметила для себя, что у нее очень красивые руки: мягкие, нежные, с детскими ямочками и аккуратно отполированными розовыми ногтями.
Эсэсовец тяжело посмотрел на Барбару и ничего не ответил: он подчинялся ей, он был рядовым солдатом, а она унтершарфюрером.
– Простите, – сказала Кэт, поднимаясь из-за стола, – я могу уйти к себе?
– А что случилось? – спросила Барбара. – Сегодня не бомбят, работать вы еще не начали, можно и посидеть чуть дольше обычного.
– Я боюсь, проснется маленький. Может быть, вы позволите мне спать с ним? – спросила Кэт. – Мне жаль господина, – она кивнула головой на Гельмута, – он, наверное, не высыпается с маленьким.
– Он тихий, – сказал Гельмут, – спокойный парень. И совсем не плачет.
– Это запрещено, – сказала Барбара. – Вам полагается жить в разных помещениях с ребенком.
– Я не убегу, – попробовала улыбнуться Кэт. – Обещаю вам.
– Отсюда невозможно убежать, – ответила Барбара. – Нас двое, да и запоры надежные. Нет, я очень сожалею, но есть приказ командования. Попробуйте поговорить с вашим шефом.
– А кто мой шеф?
– Штандартенфюрер Штирлиц. Он может нарушить указание начальства – в случае, если вы преуспеете в работе. У одних стимул – деньги, у других – мужчины, у вас самый верный стимул к хорошей работе – ваше дитя. Не так ли?
– Да, – ответила Кэт. – Вы правы.
– Между прочим, вы до сих пор не дали ребенку имя, – сказала Барбара, отрезая от картофелины маленький ломтик. Кэт заметила, что девушка ест, словно на дипломатическом приеме, – ее движения были полны изящества, и картофель, испорченный червоточинами, казался каким-то диковинным экзотическим фруктом.
– Я назову его Владимиром…
– В честь кого? Ваш отец был Владимиром? Или его отец? Как его, кстати, звали?
– Кого?
– Вашего мужа.
– Эрвин.
– Я знаю, что Эрвин. Нет, я спрашиваю его настоящее имя, русское…
– Я знала его как Эрвина.
– Он даже вам не называл своего имени?
– По-моему, – улыбнулась Кэт, – ваши разведчики так же, как и все разведчики мира, знают друг друга по псевдонимам. То, что я Катя, а не Кэт, знал мой шеф в Москве и, вероятно, знали те люди, которые были связаны с Эрвином, его здешние руководители.
– Владимиром, мне кажется, звали Ленина, – помолчав, сказала Барбара. – И благодарите Бога, что вами занимается Штирлиц: он у нас славится либерализмом и логикой…
«Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру
Строго секретно.
Только для личной передачи.
В одном экземпляре.
Рейхсфюрер!
Вчера ночью я приступил к практическому осуществлению операции “Истина”. Этому предшествовало предварительное ознакомление с ландшафтом, дорогами, с рельефом местности. Я считал, что неосмотрительно наводить более подробные справки о шоферах, которые будут перевозить архив рейхсляйтера Бормана, или о предполагаемом маршруте. Это может вызвать известную настороженность охраны.
Я задумал проведение акции по возможности бесшумно, однако события вчерашней ночи не позволили мне осуществить «бесшумный» вариант. После того как мои люди, одетые в штатское, развернули посредине шоссе грузовик, колонна, перевозившая архив рейхсляйтера, не останавливаясь, открыла стрельбу по грузовику и по трем моим людям. Не спрашивая, что это за люди, не проверяя документов, первая машина охраны партийного архива наскочила на наш грузовик и опрокинула его в кювет. Дорога оказалась свободной. Пять человек из первой машины прикрытия перескочили в следующий автомобиль, и колонна двинулась дальше. Я понял, что в каждом грузовике следуют по крайней мере пять или шесть человек, вооруженных автоматами. Это, как выяснилось впоследствии, не солдаты и не офицеры. Это функционеры из канцелярии НСДАП, мобилизованные в ночь перед эвакуацией архива. Им был дан личный приказ Бормана: стрелять в каждого, независимо от звания, кто приблизится к машинам более чем на двадцать метров.
