– Большинство. Большинство из тех, кого я вызвал для бесед. Так что же может быть с вами?
– Ничего, – ответил Штирлиц. – Ровным счетом ничего. Результат научного исследования подтверждается практикой. Где эти подтверждения?
– Они у меня. В кармане.
– Даже так?
– Именно так. Я кое-что получил из Лондона. Самые свежие новости. Это – смертный приговор вам.
– Чего вы добиваетесь, Холтофф? Вы куда-то клоните, а куда?..
– Я готов повторить еще раз: вольно или невольно, но вы, именно вы сорвали работу по созданию «оружия возмездия». Вольно или невольно, но вы, именно вы, вместо того чтобы опросить сто физиков, ограничились десятком и, основываясь на их показаниях – а они были заинтересованы в изоляции Рунге, – способствовали тому, чтобы путь Рунге был признан вредным и неперспективным!
– Значит, вы призываете меня не верить истинным солдатам фюрера, тем людям, которым верят Кейтель и Геринг, а стать на защиту человека, выступавшего за американский путь в изучении атома?! Вы меня к этому призываете? Вы призываете меня верить Рунге, которого арестовало гестапо – а гестапо зря никого не арестовывает, – и не верить тем, кто помогал его разоблачению?!
– Все выглядит логично, Штирлиц. Я всегда завидовал вашему умению выстраивать точную логическую направленность: вы бьете и Мюллера, который приказал арестовать Рунге, и меня, который защищает еврея в третьем колене, и становитесь монументом веры на наших костях. Ладно. Я вам аплодирую, Штирлиц. Я не за этим пришел. Рунге – вы позаботились об этом достаточно дальновидно – хотя и сидит в концлагере, но живет там в отдельном коттедже городка СС и имеет возможность заниматься теоретической физикой. Штирлиц, сейчас я вам скажу главное: я попал в дикий переплет… Если я доложу результаты проверки Мюллеру, он поймет, что у вас есть оружие против него. Да, вы правы, именно он дал приказ взять Рунге. Если я скажу ему, что результаты проверки против вас, это и его поставит под косвенный удар. А на меня, как это ни смешно, обрушатся удары с двух сторон. Меня ударит и Мюллер, и вы. Он – оттого, что мои доводы надо еще проверять и перепроверять, а вы… Ну, вы уже рассказали, как примерно вы станете меня бить. Что мне, офицеру гестапо, делать? Скажите вы, офицер разведки.
«Вот он куда ведет, – понял Штирлиц. – Провокация или нет? Если он меня провоцирует, тогда ясно, как следует поступить. А если это приглашение к танцу? Вот-вот они побегут с корабля. Как крысы. Он не зря сказал про гестапо и про разведку. Так. Ясно. Еще рано отвечать. Еще рано».
– Какая разница, – пожал плечами Штирлиц, – гестапо или разведка? Мы, в общем-то, несмотря на трения, делаем одно и то же дело.
– Одно, – согласился Холтофф. – Только мы славимся в мире как палачи и громилы, мы – люди из гестапо, а вы – ювелиры, парфюмеры, вы политическая разведка. Вы нужны любому строю и любому государству, а мы принадлежим только рейху: с ним мы или поднимемся, или исчезнем…
– Вы спрашиваете меня, как поступить?
– Да.
– Ваши предложения?
– Сначала я хочу выслушать вас.
– Судя по тому, как вы выворачивали пробки и как вы просили меня опустить шторы…
– Шторы предложили опустить вы.
– Да? Черт возьми, мне казалось, что это ваше предложение… Ладно, не в этом суть. Вы хотите выйти из игры?
– У вас есть «окно» на границе?
– Допустим.
– Если мы уйдем втроем к нейтралам?
– Втроем?
– Да. Именно втроем: Рунге, вы и я. Мы спасем миру великого физика. Здесь его спас я, а организовали бегство вы. А? И учтите: под колпаком вы, а не я. А вы знаете, что значит быть под колпаком у Мюллера. Ну? Я жду ответа.
– Хотите еще коньяку?
– Хочу.
Штирлиц поднялся, не спеша подошел к Холтоффу, тот протянул рюмку, и в этот миг Штирлиц со всего размаха ударил Холтоффа по голове тяжелой граненой бутылкой. Бутылка разлетелась, темный коньяк полился по лицу Холтоффа.
«Я поступил правильно, – рассуждал Штирлиц, выжимая акселератор “хорьха”. – Я не мог поступить иначе. Даже если он пришел ко мне искренне – все равно я поступил верно. Проиграв в частном, я выиграл нечто большее: полное доверие Мюллера».
Рядом, привалившись к дверце, обтянутой красной кожей, полулежал Холтофф. Он был без сознания.
Холтофф, когда говорил, что Мюллер сейчас спит, был не прав. Мюллер не спал. Он только что получил сообщение из центра дешифровки: шифр русской радистки совпадал с шифром, который пришел в Берн. Таким образом, предположил Мюллер, русский резидент начал искать новую связь – либо решив, что его радисты погибли во время бомбежки, либо почувствовав, что с ними что-то случилось. При этом Мюллер старался все время выводить за скобки эти злосчастные отпечатки пальцев на русском передатчике и на трубке телефона специальной связи с Борманом. Но чем настойчивее он выводил это за скобки, тем больше злосчастные отпечатки мешали ему думать. За двадцать лет работы в полиции у него выработалось особое качество: он поначалу прислушивался к чувству, к своей интуиции, а уже после перепроверял это свое ощущение аналитической разработкой факта. Он редко ошибался: и когда служил Веймарской республике, избивая демонстрации нацистов, и когда перешел к нацистам и начал сажать в концлагеря лидеров Веймарской республики, и когда выполнял все поручения Гиммлера, и позже, когда он начал тяготеть к Кальтенбруннеру, – чутье не подводило его. Он понимал, что Кальтенбруннер вряд ли забыл поручение, связанное со Штирлицем. Значит, что-то случилось, и, видимо, на высоком уровне. Но что случилось и когда – Мюллер не знал. Поэтому-то он и поручил Холтоффу поехать к Штирлицу и провести спектакль: если Штирлиц назавтра пришел бы к нему и рассказал о поведении Холтоффа, он мог бы спокойно положить дело в сейф, считая его законченным. Если бы Штирлиц согласился на предложение Холтоффа, тогда он мог с открытыми картами идти к Кальтенбруннеру и докладывать ему дело, опираясь на данные своего сотрудника.
«Так… – продолжал думать он. – Ладно. Дождемся Холтоффа, там будет видно. Теперь о русской “пианистке”. Видимо, после того как ее шеф начал искать связь через Швейцарию, к девке можно применить наши методы, а не душеспасительные беседы Штирлица. Не может быть, чтобы она была просто орудием в руках у своих шефов. Она что-то должна знать. Практически она не ответила ни на один вопрос. А времени нет. И ключ от шифра, который пришел из Берна, тоже может быть у нее в голове. Это наш последний шанс».
Он не успел додумать: дверь отворилась, и вошел Штирлиц. Он держал под руку окровавленного Холтоффа – его запястья были стянуты за спиной маленькими хромированными наручниками.
В дверях Мюллер заметил растерянное лицо своего помощника Шольца и сказал:
– Вы с ума сошли, Штирлиц!
– Я в своем уме, – ответил Штирлиц, брезгливо бросая в кресло Холтоффа. – А вот он либо сошел с ума, либо стал предателем.
