– Это – мое дело, Штирлиц. Давайте уговоримся: то, что вам надо знать, – вы от меня знать будете. Я не люблю, когда подсматривают в замочную скважину.
– С какой стороны? – спросил Штирлиц жестко. – Я не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван.
– Всегда? – улыбнулся Мюллер.
– Почти.
– Ладно. Обговорим и это. А сейчас давайте-ка прослушаем еще раз этот кусочек…
Мюллер нажал кнопку «стоп», оборвавшую слова Бормана, и попросил:
– Отмотайте метров двадцать.
– Пожалуйста. Я заварю еще кофе?
– Заварите.
– Коньяку?
– Я его терпеть не могу, честно говоря. Вообще-то я пью водку. Коньяк ведь с дубильными веществами, это для сосудов плохо. А водка просто греет, настоящая крестьянская водка.
– Вы хотите записать текст?
– Не надо. Я запомню. Тут любопытные повороты…
Штирлиц включил диктофон.
«Борман. Знает ли Даллес, что Вольф представляет Гиммлера?
Штирлиц. Думаю, что догадывается.
Борман. “Думаю” – в данном случае не ответ. Если бы я получил точные доказательства, что он расценивает Вольфа как представителя Гиммлера, тогда можно было бы всерьез говорить о близком развале коалиции. Возможно, они согласятся иметь дело с рейхсфюрером, тогда мне необходимо получить запись их беседы. Сможете ли вы добыть такую пленку?
Штирлиц. Сначала надо получить от Вольфа уверения в том, что он выступает как эмиссар Гиммлера.
Борман. Почему вы думаете, что он не дал таких заверений Даллесу?
Штирлиц. Я не знаю. Просто я высказываю предположение. Пропаганда врагов третирует рейхсфюрера, они считают его исчадием ада. Они, скорее, постараются обойти вопрос о том, кого представляет Вольф. Главное, что их будет интересовать, – кого он представляет в плане военной силы.
Борман. Мне надо, чтобы они узнали, кого он представляет, от самого Вольфа. Именно от Вольфа… Или, в крайнем случае, от вас…
Штирлиц. Смысл?
Борман. Смысл? Смысл очень большой, Штирлиц. Поверьте мне, очень большой.
Штирлиц. Чтобы проводить операцию, мне надо понимать ее изначальный замысел. Этого можно было бы избежать, если бы я работал вместе с целой группой, когда каждый приносит шефу что-то свое и из этого обилия материалов складывается точная картина. Тогда мне не следовало бы знать генеральную задачу: я бы выполнял свое задание, отрабатывал свой узел. К сожалению, мы лишены такой возможности.
Борман. Как вы думаете, обрадуется Сталин, если позволить ему узнать о том, что западные союзники ведут переговоры не с кем-то, а именно с вождем СС Гиммлером? Не с группой генералов, которые хотят капитулировать, не с подонком Риббентропом, который совершенно разложился и полностью деморализован, но с человеком, который сможет из Германии сделать стальной барьер против большевизма?
Штирлиц. Я думаю, Сталин не обрадуется, узнав об этом.
Борман. Сталин не поверит, если об этом ему сообщу я. А что, если об этом ему сообщит враг национал-социализма? Например, ваш пастор? Или кто-либо еще…
Штирлиц. Вероятно, кандидатуры следует согласовать с Мюллером. Он может подобрать и устроить побег стоящему человеку.
Борман. Мюллер то и дело старается сделать мне любезность.
Штирлиц. Насколько мне известно, его положение крайне сложное: он не может играть ва-банк, как я, – он слишком заметная фигура. И потом, он подчиняется непосредственно Гиммлеру. Если понять эту сложность, я думаю, вы согласитесь, что никто иной, кроме него, не выполнит эту задачу, в том случае если он почувствует вашу поддержку.
Борман. Да, да… Об этом – потом. Это – деталь. О главном: ваша задача – не срывать переговоры, а помогать переговорам. Ваша задача – не затушевывать связь бернских заговорщиков с Гиммлером, а выявлять эту связь. Выявлять в такой мере, чтобы скомпрометировать ею Гиммлера в глазах фюрера, Даллеса – в глазах Сталина, Вольфа – в глазах Гиммлера.
Штирлиц. Если мне понадобится практическая помощь, с кем мне можно контактовать?
Борман. Выполняйте все приказы Шелленберга, это – залог успеха. Не обходите посольство, это их будет раздражать: советник по партии будет знать о вас.
Штирлиц. Я понимаю. Но, возможно, мне понадобится помощь против Шелленберга. Эту помощь мне может оказать только один человек – Мюллер. В какой мере я могу опираться на него?
Борман. Я не очень верю слишком преданным людям. Я люблю молчунов…»
В это время зазвонил телефон. Штирлиц заметил, как Мюллер вздрогнул.
– Простите, обергруппенфюрер, – сказал он и снял трубку: – Штирлиц…
И он услыхал в трубке голос Кэт.
– Это я, – сказала она. – Я.
– Да! – ответил Штирлиц. – Слушаю вас, партайгеноссе. Где вас ждать?
– Это я, – повторила Кэт.
– Как лучше подъехать? – снова помогая ей, сказал Штирлиц, указывая Мюллеру пальцем на диктофон, – мол, Борман.
– Я в метро… Я в полиции…
– Как? Понимаю. Слушаю вас. Куда мне подъехать?
– Я зашла позвонить в метро…
– Где это?
Он выслушал адрес, который назвала Кэт, потом еще раз повторил: «Да, партайгеноссе» – и положил трубку. Времени для раздумья не было. Если его телефон продолжали слушать, то данные Мюллер получит лишь под утро. Хотя, скорее всего, Мюллер снял прослушивание: он достаточно много сказал Штирлицу, чтобы опасаться его. Там видно будет, что предпринять дальше. Главное – вывезти Кэт. Он уже знает многое, остальное можно додумать. Теперь – Кэт.
Она осторожно опустила трубку и взяла свой берет, которым накрыла то место на столе, где под стеклом лежало ее фото. Шуцман по-прежнему не смотрел на нее. Она шла к двери, словно неживая, опасаясь окрика за спиной. Но люди из гестапо уведомили полицию, что хватать следует женщину молодую, двадцати пяти лет, с ребенком на руках. А тут была седая баба лет сорока, и детей у нее на руках не было, а то, что глаза похожи, – так сколько таких похожих глаз в мире?
– Может, вы подождете меня, обергруппенфюрер?
– А Шольц побежит докладывать Гиммлеру, что я отсутствовал неизвестно где больше трех часов? В связи с чем этот звонок? Вы не говорили мне о том, что он должен звонить.
– Вы слышали – он просил срочно приехать…
– Сразу после беседы с ним – ко мне.
– Вы считаете, что Шольц работает против вас?
– Боюсь, что начал. Он глуп, я всегда держал исполнительных и глупых секретарей. Но оказывается, они хороши в дни побед, а на грани краха они начинают метаться, стараясь спасти себя. Дурачок, он думает, что я хочу погибнуть героем… А рейхсфюрер хорош: он так конспирирует свои поиски мира, что даже мой Шольц смог понять это… Шольца не будет: дежурит какой-то фанатичный мальчик – он к тому же пишет стихи…
