С утра пораньше Самойлов отправился на службу, придумывая тысячи уловок, при помощи которых можно было пробраться в кабинет Якова. И ни одна не удовлетворяла его, но он все равно шел целенаправленно в его сторону, хотя начальника еще не должно было быть на службе. А если отвлечь дежурного и взять, то есть украсть ключ? Фрол поболтал с дежурным, чего раньше не делал, и не придумал способа удалить того. Это не ночь, чтоб отправить его за водкой, как он сделал, когда намеревался освободить Огарева. Фрол взял ключ от той комнаты, в которой ему был определен стол и стул, одним словом – рабочее место.
Самойлова просто-напросто тянуло к кабинету начальника, и ноги сами привели в тот коридор, куда в разные комнаты водили на допросы арестованных. Фрол замер, глядя в полумрак длинного коридора. Это страшная дорога, возможно, и ему придется пройти ее… теперь уже в другом качестве – в качестве заключенного.
Вдруг в полумраке он заметил сгорбленную фигуру. И стояла та фигура, прижимаясь плечом к стене, возле кабинета начальника. Фрол подошел и спросил:
– Яков Евсеевич еще не пришел? – Фигура повернулась к нему. – Дума? Здравствуй. Ты что тут делаешь?
– Яков Евсеевич просил с утреца зайти.
Фрол обратил внимание на синяк на левой части лица. По словам Дарьи, она ударила мужчину, который на нее напал, как раз по левой стороне, а карман оторвала справа.
– Кто это тебя так? – полюбопытствовал он.
– Грабители напали. Ночью. Развелось их…
Фрол опустил глаза на гимнастерку. Правый карман пришит грубо и отличался от гимнастерки цветом, был более выцветшим – явно спорот со старой гимнастерки.
– Пойдем-ка ко мне, дело есть.
– Так ведь начальник… – стал отказываться тот.
– Идем, идем! Якову Евсеевичу я сам доложу, где ты.
Он привел его в пустую комнату, где стояли два стола и несколько стульев, два шкафа и сейф. Дума после приглашения присел на краешек стула, хлопал мутными глазами и противно скалился, а Фрол положил перед ним чистый лист бумаги, ручку с пером, пододвинул чернильный прибор и сказал:
– Напиши под мою диктовку, у меня рука болит. Тоже напали, поранили.
– Я ж пишу плохо, – обмакнув перо в чернила, признался Дума.
– Сойдет. Твоя писулька не в дело пойдет, а по назначению. Пиши: «Вам надлежит прибыть в течение дня к Самойлову Фролу Пахомовичу по адресу: улица Карла Маркса, тридцать четыре, комната сорок один». Написал? Дай сюда.
Пока Дума выводил каракули, Фрол развернул под столом донос и положил его на колени. Почерк был один к одному! На обратной стороне он настрочил адрес.
– Ну вот, – сказал Фрол, – а теперь отнеси записку Федору Косых, адрес я сейчас напишу. Скажи, чтоб не пугался, это не повестка, а просьба. И учти, если его нет дома, жди хоть до ночи, но отдай лично в руки.
Не посмел Дума возражать, ушел. Самойлов усмехнулся: Федьку Косых он не дождется, а его, Фрола, – да. Выждав пару часов, он вошел к начальнику:
– Разрешите отлучиться, Яков Евсеевич, часа на два-три?
– По какому делу? – сверкнул тот очками.
– Пройдусь по нескольким адресам. Поступил сигнал, будто по этим адресам проживают подозрительные личности, хочу проверить.
– А чего ты, а не кто другой? У нас для этого есть люди.
– Самому надежней.
– Что ж, иди.
Дума торчал у дома Косых, сидя на бревне. Когда Самойлов подошел к нему, он встал и доложил, что Федьки дома нет.
– Ладно, позже зайдешь, а сейчас поехали со мной по адресу.
На трамвае добрались до окраины, шли пешком через невспаханное поле, затем мимо реки, заросшей камышом. Ничего не подозревающий Дума, ибо мозгов у него было меньше, чем у барана, семенил за Самойловым.
– Куда ж мы идем? – все же поинтересовался он. – Вон и домов уж нет…
– Везде живут люди. Мы в засаде посидим.
Возле ивы, окруженной камышом, Фрол остановился, угостил Думу папиросой «Казбек». Тот, привыкший к «козьей ножке», уважительно крякнул, с наслаждением затягиваясь офицерским дымом. Фрол посмотрел вокруг, чтоб случайно никого не оказалось поблизости, и сказал:
– Здесь привал сделаем. Ну, что, Дума, потолкуем? Ответь мне: зачем накропал на меня донос?
– Какой донос? – чуть не подпрыгнул тот на месте.
Фрол вытащил истерзанный лист, переданный ему Дарьей.
– А вот этот.
– Это не я… – стал отказываться Дума и вдруг побежал.
Выстрел – он упал, схватившись за ногу. Фрол не спеша приблизился.
– А-а-а!.. Мать твою!.. – отползая и зажимая рукой рану на бедре, вопил Дума. – Не я это, не я! А-а-а!..
– Кто же писал твоими каракулями? – говорил Фрол спокойно. – Коптев? Или все же твоя рука выводила?
– Моя рука, но не я… я не хотел… меня заставили.
– Кто заставил? Отвечай – кто?! – закричал Самойлов.
Это был один из приемов допроса: наорать на допрашиваемого, чтоб аж жилы на шее вздулись, а лицо почернело. Человек начинает бояться непредсказуемости и тяжких последствий для себя, у него появляется одна задача – успокоить психопата, чтоб тот не убил его на месте, а такие случаи имели место. Дума, понимая свою зависимость, заплакал, вымаливая слезами жалость:
– Я человек маленький, мне чего скажут, то и делаю. Да, написал… Яков Евсеевич приказал. А мне что? Приказ… Якова Евсеевича нельзя ослушаться…
– Моей жене кто писал записку? Ты?
– Не я! Правда, не я. Яков Евсеевич поручил Коптеву писульку отписать для Огаревой, но чтоб рука была чужая, чтоб ежели попадет в ваши руки, то вы не дознались бы, кто писал. А Коптев пообещал дело сладить, у него дружок был Гиря…
– Почему был? – прикинулся Фрол, будто не знает, где Гиря.
– Так убили его вчера. Коптев застрелил Гирю, я сам видал. Мы вместе к ему ходили. Я и Коптев… А сначала парикмахера… ремнем… Я не… ни боже мой… я стоял и смотрел… А Коптев ремнем его…
– Парикмахера за что?
– Огарева тока к парикмахеру ходила. На улице к ей подойти как-то не того, а када человек знакомый… она поверит. А в той писульке написали, чтоб она, ежели ее подробности интересуют, справилась у Штепы. Штепа должен был отвести ее к Федьке Косых, а Федька к Гире, а уж Гиря привесть должен был Огареву к Коптеву, а тот доказательства ей предоставить был обязан – показать распоряжение Якова Евсеевича, где вас назначили ответственным за расстрел ее мужа. Так и сделали.
– Нельзя было короче водить? – поразился Фрол. – Сразу, например, к Якову Евсеевичу нельзя было привести?
– Боится он вас, я так думаю. Боится и не любит. Говорит, скрытный вы, не свой. Да, так и говорил – не свой. А тут парикмахер прибежал к Федьке, да не застал его, встретил Гирю. Ну и сказал, будто девка какая-то к ему приходила, писулька к ей попала, так она про Огареву спрашивала. За это его и придушили, а наперед имя девки узнали. Потом пошли к Федьке, а того дома не было, тогда побежали к Гире, думали, Федька у него. Все равно надо было их обоих… того… Но Гиря был один, ну и Коптев стрельнул. А после вернулись к Федьке, но опять не застали. Коптев остался караулить его, а я ушел.
