Оставив в Астрахани атамана Ваську Уса, Разин с десятитысячным войском выступил в поход вверх по Волге, взял Саратов и Самару. Все пространство между Окой и Волгой на юг до саратовских степей и на запад до Рязани и Воронежа было охвачено волнением. Везде бродили шайки возмутителей. Крестьяне побивали своих господ, приказчиков и начальных людей. Даже в самой Москве стали поговаривать, что «Стенька вовсе не вор». В сентябре казаки подступили к Симбирску, легко овладели городом, но кремль взять не смогли. На помощь осажденным подошел из Казани большой отряд во главе с князем Юрием Борятинским. Разин выступил против него и дал стрельцам жаркий бой. Но на этот раз удача покинула его: несмотря на большой численный перевес, казаки были разбиты хорошо организованным и обученным войском.
Разин был ранен в ногу и получил удар саблей по голове, ближе к ночи восставшие в беспорядке отступили. Атаман, увидев, что полного поражения уже не избежать, тайком ушел из лагеря со своими казаками и бежал на Дон. Тут Разин стал приступать к Черкасску, хотел взять его, однако, обитый атаманом Корнилой Яковлевым, отступил в свой городок Кагальник. Весной 1671 г. донцы пошли на него походом, разорили городок, а Степана Разина и его брата Фрола взяли в плен. В июне их доставили в Москву в земский приказ. Начались пытки и допросы. Разина поднимали на дыбу, клали на тлеющие уголья, жгли тело раскаленным железом, но на все вопросы он отвечал лишь презрительным молчанием. 6 июня его вместе с братом вывели на лобное место и предали мучительной казни: сперва палач по локоть отрубил ему правую руку, потом отсек по колено левую ногу. Но Разин до конца сохранил великую твердость и не показал даже знака, что чувствует боль. Палач отрубил ему голову, затем рассек туловище на части и воткнул их на копья, а внутренности скормил собакам.
Патриарх Гермоген – Патриарх Филарет – Патриарх Никон
Семнадцатый век в русской истории был временем напряженной религиозной жизни. Ни в одну другую эпоху церковь не имела такого огромного влияния на политику государства, и никогда религиозные вопросы не волновали до такой степени общество, как в эти сто лет. В первые десятилетия века русский народ благодаря охватившему его религиозному воодушевлению сумел обуздать разрушавшую государство смуту и освободиться от власти иноверцев, середина столетия была отмечена спорами вокруг никоновской реформы, а венцом ему послужил великий раскол. И не случайно именно XVII в., весьма скудный на даровитых политиков, выдвинул целую плеяду замечательно ярких церковных деятелей, среди которых особую роль довелось сыграть трем московским патриархам: Гермогену, Филарету и Никону.
ПАТРИАРХ ГЕРМОГЕН
В те времена, когда идея национального единства еще не достаточно укрепилась в сердцах россиян, православная вера служила не просто синонимом всего «русского» и «национального» – она воплощала в себе эти понятия со всей полнотой. Именно поэтому в годину тяжелых национальных бедствий русский народ всегда обращал взоры на своих православных святителей. От них ожидали слов воодушевления, в их проповедях черпали энергию и утешение, в их твердости обретали мужество, а их советы воспринимали как руководство к действию. Русская история дает множество примеров этого «православного патриотизма». Церковь не раз выдвигала из своих рядов достойных проповедников, которых с полным правом можно назвать духовными лидерами своей эпохи. Во времена Дмитрия Донского таковым был троицкий игумен Сергий Радонежский, а при Иване III – ростовский архиепископ Вассиан. В тяжелые годы смуты, охватившей русское государство в начале XVII в., эта нелегкая, но славная роль легла на плечи патриарха Гермогена.
Ранняя жизнь Гермогена неизвестна, равно как его происхождение и место рождения. Историческая деятельность его началась в 1589 г. при утверждении в России патриаршества, когда он был поставлен казанским митрополитом. Находясь в этом сане, Гермоген заявил о себе исключительной ревностью к православию. Свою репутацию неуступчивого хранителя веры он вполне подтвердил также в годы смуты. С восшествием в 1605 г. на престол царевича Дмитрия (Лжедмитрия I) в столице был устроен сенат, где надлежало заседать и знатному духовенству. Гермоген был членом этого сената. Строгий противник всякого общения с иноверцами, Гермоген не мог долго оставаться в хороших отношениях с новым царем, заводившим при московском дворе невиданные прежде европейские обычаи. Поводом к разрыву между ними послужил вопрос о браке Дмитрия с польской дворянкой Мариной Мнишек, с которой он связал себя обетами, еще находясь изгнанником в Польше. Сам царь не придавал значения различиям между католичеством и православием. Он желал только одного: чтобы его будущая жена не выражала явно своего пренебрежения к греческой вере и совершала католические обряды тайком. Многие бояре не видели в католичестве будущей царицы большой беды и хотели лишь соблюсти внешние приличия. Но этой сделкой нельзя было удовлетворить Гермогена, который громко заявил, что без перехода невесты в православие и самый брак ее с царем будет считаться незаконным. Чтобы избавиться от несговорчивого митрополита, Дмитрий велел удалить его в свою епархию и там заключить в монастырь.
Но эта твердость вскоре была поставлена Гермогену в заслугу: в июне 1606 г., после убийства первого самозванца, на московском престоле утвердился знатный боярин князь Василий Шуйский. Он вызвал Гермогена в Москву, и вскоре тот был поставлен в патриархи. Однако, если Шуйский надеялся заслужить этой милостью поддержку Гермогена, он сильно просчитался. Гермоген служил не людям, а убеждениям и вообще не принадлежал к числу тех, кто покупается на ласку. Он был чрезвычайно упрям, жесток, груб, неуживчив и чересчур строг, но при всем этом отличался прямотой, честностью и непоколебимостью взглядов. С самого начала он не скрывал своего неудовольствия к Шуйскому и обращался с ним подчеркнуто недружелюбно. Но, находясь в постоянных столкновениях с царем, он, однако, не только не подавал руки его многочисленным врагам, но всегда изобличал их как крамольников и смутьянов. В июле 1610 г. заговорщики во главе с Захаром Ляпуновым вопреки воле Гермогена все же свели Шуйского с престола и насильно постригли в монахи. Патриарх не признал этого пострижения и называл монахом князя Тюфякина, произносившего за царя монашеские обеты.
Как и ожидал Гермоген, с падением Шуйского дела в Московском государстве пошли еще хуже. В августе того же года к столице подступило польское войско во главе с гетманом Жолкевским. Он потребовал, чтобы москвичи признали царем королевича Владислава, сына польского короля Сигизмунда. Боярская дума, к которой перешла теперь верховная власть, не имела ни средств, ни желания бороться против этих притязаний. Но сторонники польской партии встретили в лице патриарха грозного и непримиримого противника. Гермоген осуждал намерение призвать на польский престол иноплеменника и соглашался на то лишь в крайности, с тем непременным условием, чтобы Владислав крестился в православную веру. Когда стороны пришли в этом пункте к соглашению, Жолкевский потребовал впустить его солдат в Москву. Гермоген опять же сильно этому противился и возбуждал ропот среди москвичей, но в конце концов должен был уступить перед дружным напором боярской думы. В сентябре польский гарнизон занял Кремль.
