Этот младенческий оптимизм в понимании природы зла вызывает у автора «Записок» разливы желчи. «О скажите, – восклицает он, – кто это первый объявил, кто первый провозгласил, что человек потому только делает пакости, что не знает настоящих своих интересов, а что если бы его просветить, открыть ему глаза на его настоящие, нормальные интересы, то человек тотчас же перестал бы делать пакости; тотчас же стал бы добрым, потому что именно увидел бы в добре собственную свою выгоду, а известно, что ни один человек не может действовать заведомо против собственной выгоды, следственно, так сказать, по необходимости стал бы делать добро? О, младенец! О, чистое невинное дитя!» И автор рисует собственное, изощренное видение природы человека. Человек, поступки которого основаны на пошлой бухгалтерии выгод и расчетов, по его мнению, не человек вовсе, а автомат, машина, «штифтик». Потому как самое человечное в человеке – это его свободная воля. Вольное и свободное «хотение» человека есть его «самая выгодная из выгод». Ради права захотеть человек может захотеть и невыгодного. («Свое собственное вольное и свободное хотение, – пишет "подпольный" человек, – свой собственный, хотя и самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда, хотя бы даже до сумасшествия, – вот это-то все и есть самая выгодная выгода».) Весь смысл человеческого существования, весь смысл человеческой истории состоит в самоутверждении иррациональной воли. Мировой процесс никакой цели не имеет, никакого прогресса не существует; человечество вовсе не стремится к благоденствию и устройству, оно любит созидание и счастье, но нисколько не меньше наслаждается разрушением и страданием. История человечества – бессмысленное нагромождение бедствий и злодейства. Человек осужден вечно куда-нибудь идти, но ему совсем не так уж хочется куда-то придти. Поэтому на основаниях чистого разума и голой выгоды справедливое общество никогда не может быть построено. В этом психологическом и философском утверждении Достоевского суть его повести. Трагедия «подпольного» человека в том, что он, глубоко понимая суть жизни, не видит в ней никакого смысла. За каждой строчкой его горькой исповеди виден сам автор. Но Достоевский, дойдя в своих тягостных размышлениях до самых крайних пределов отрицания, сумел возродиться вновь, обретя веру в Христа. В ней одной он и видел спасение человеческой цивилизации, так как непоколебимо был уверен в том, что зло в человеке может быть побеждено только чудом.
Живя в век утверждающегося безверия, когда атеизм и рациональное мышление приобрели огромное влияние на мироощущение людей, Достоевский с тревогой вглядывался в будущее. Грядущая история виделась ему в свете Апокалипсиса, и он предрекал неслыханные мировые катастрофы. «Конец мира идет, – писал он, – конец столетия обнаружится таким потрясением, какого еще никогда не бывало». Главная опасность, о которой он настойчиво предупреждал современников, крылась в крахе гуманизма: без веры в Бога и бессмертие души старый гуманизм перерождается в свою противоположность, так что любовь к человечеству феноменальным образом обращается в ненависть и всеобщую войну. Достоевский всеми фибрами души предчувствовал эту дьявольскую метаморфозу и первым пророчески указал на то, что человеколюбивые социалистические идеи таят в себе зерна тоталитаризма. Ведь место Бога в душах людей не может оставаться пусто! Оно неминуемо будет заполнено, но место богочеловека Христа в сердцах толпы займет демоническое существо, «сильная личность» – человекобог, который стоит «вне морали», по ту сторону «добра и зла», которому «все позволено» и который «может преступить» все законы. Противостоять дегуманизации общества, по глубокому убеждению Достоевского, возможно лишь одним способом – приняв благодатное учение Христа. Но Западная цивилизация, утратившая детскую веру в Бога, уже не способна к этому. Только русский народ, который «безмерно выше, благороднее, честнее и наивнее» европейцев, с их «дохлым католицизмом и глупо противоречащим себе самому лютеранством», способен к чуду обновления. Отсюда шла вера Достоевского в мессианское призвание России – «объединить все народы у подножия Креста». «Всему миру готовится великое обновление через русскую мысль (которая плотно связана с православием.), – писал он в письме к Майкову, – и это совершиться в какое-нибудь столетие – вот моя страстная вера». И в другом месте: «Назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Россия призвана изречь окончательное слово великой всеобщей гармонии братского окончательного согласия всех племен по Христову закону…»
В середине 60-х гг. жизнь Достоевского была полна драматических событий. В 1864 г. один за другим умерли близкие ему люди – сначала жена, а потом старший брат. Вслед за тем последовал крах его журнала – он прекратил существование в июне 1865 г. Достоевский был окончательно разорен и ему грозила долговая тюрьма. Чтобы хоть как-то поправить свои дела, он продал книгоиздателю Стелловскому права издания всех своих сочинений в трех томах и обязался к 1 ноября 1866 г. написать новый роман. В договоре было указано, что в случае, если рукопись не будет вручена к сроку, все существующие и будущие романы Достоевского становятся на ближайшие девять лет исключительной собственностью Стелловского. За этот кабальный договор Достоевский должен был получить всего 3 тыс. рублей, но не получил даже их – Стелловский расплатился с ним скупленными по дешевке векселями «Эпохи». В октябре, когда до установленного Стелловским срока оставался всего месяц, Достоевский был принужден прервать работу над романом «Преступление и наказание» ради повести «Игрок». Чтобы ускорить написание книги, он попросил найти ему стенографистку. Известный преподаватель стенографии Ольхин прислал Достоевскому свою способнейшую ученицу двадцатилетнюю Анну Григорьевну Сниткину. Работая по несколько часов в день со своей помощницей, он вскоре заметил ее миловидность и своеобразную привлекательность. Их отношения становились все более близкими. Таким образом, Достоевскому удалось успешно выпутаться из этой, казалось бы, безвыходной ситуации – он не только закончил в срок «Игрока» (повесть была написана за 26 дней), но и нашел спутницу жизни, которая оставалась его верным и любящим другом до самой его смерти. Сдав Стелловскому «Игрока», Достоевский предложил Анне Григорьевне стенографировать последнюю часть «Преступления и наказания». Вскоре он попросил ее руки.
Срезу после свадьбы Достоевские, укрываясь от кредиторов, уехали за границу, где провели в постоянных скитаниях четыре года. В эти годы они успели пожить в Дрездене, Бадене, Базеле, Женеве, Вене, Милане и Флоренции, пережить рождение двух дочерей и смерть одной из них, а также жестокие лишения. Достоевский то и дело проигрывался в пух и прах, но не мог найти в себе сил остановиться. Анна Григорьевна вспоминала об этой поре их жизни: «Мне было до глубины души больно видеть, как страдал Федор Михайлович: он возвращался с рулетки. бледный, изможденный, едва держась на ногах, просил у меня денег (он все деньги отдавал мне), уходил и через полчаса возвращался еще более расстроенный, за деньгами, и это до тех пор, пока не проигрывал все, что у нас имеется. Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович бывал иногда так удручен, что начинал рыдать, становился передо мной на колени, умолял меня простить его за то, что мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние. Должна отдать себе справедливость: я никогда не упрекала мужа за проигрыш.»
