Никаких шансов попасть к назначенному месту вовремя у Ивана Семёновича не было. Коварным человеком был контр-адмирал Васильев, не хотел он победы черноморцев. Потрясённый этой подлостью, Унковский тем не менее снялся с якоря и направился к месту сбора. В довершение несчастья у него сломался проржавевший гак и упал гафель (рангоутное дерево, висящее на мачте под углом). Он вынужден был встать на якорь. Мимо прошёл пароход «Ладога» с великим князем Константином и судьями гонки. «Ореанде» предстояло ещё пройти более пяти миль при крепком встречном ветре. Никаких шансов принять участие в гонках не оставалось. Но Иван Семёнович проявил характер.
По его команде моряки быстро устранили повреждение и снялись с якоря, лавируя к месту сбора. К своему удивлению, капитан увидел, что пароход «Ладога» возвращается. Когда пароход и яхта поравнялись, великий князь прокричал в рупор, что гонка перенесена на следующий день.
Можно себе представить, какое облегчение и счастье испытал Унковский! Он долго не мог придти в себя после пережитого. Какими глазами смотрел бы он на Лазарева, если бы опоздал на гонку?
Яхта вернулась на большой Кронштадский рейд, а часа через два на неё прибыл Путятин. Оказывается, царю доложили, что яхта села на мель посреди рейда. Недоброжелателей вокруг хватало. Унковский возмущённо показал Путятину сломанный гак. Ефимий Васильевич посочувствовал и посоветовал заблаговременно занять место на гонке, что Унковский и сделал в тот же день.
Гонки начались от фрегата «Паллада». Могло ли придти тогда в голову Унковскому, что он будет последним командиром этого фрегата? Всем яхтам предстояло обойти вокруг ромба, обозначенного четырьмя судами, стоящими на якорях. Расстояние между каждыми двумя из них составляло восемь миль. Нужно было пройти тридцать две мили, не считая расстояния на лавирование. Судьи находились на «Палладе». Позади фрегата протянули толстый канат с буйками, обозначенными номерами. Яхты располагались у буйков, выбранных по жребию. Унковскому выпал самый плохой номер, крайний левый буёк: гонка начиналась лавировкой на правый галс.
В половину десятого по сигналу – выстрелу пушки с «Паллады» – яхты заняли места по жребию. Ровно в десять по второму выстрелу пушки они вступили под паруса, и началась гонка. Погода стояла тихая, ветер умеренный. С первых минут гонки «Ореанда» стала отставать, и балтийские яхты ушли вперёд. Слишком невыгодное положение оказалось у неё изначально. К тому же за время перехода из Чёрного моря в Балтийское подводная часть яхты обросла морскими организмами, что тоже снижало ее ход. Впереди, как и предполагалось, шёл «Варяг». Унковский выжимал из яхты всё, что мог. Матросы лежали на палубе, чтобы не было дополнительного сопротивления воздуха. Ветер слабел. Гонка в штиль шла мучительно медленно. Но погода на Балтике изменчива. Внезапно появились тучи, набежал шквал. На яхтах стали убирать паруса, чтобы не рисковать. Вот об этой случайности и мечтал Унковский.
Вопреки всем правилам, рискуя перевернуться, он не только не убрал парусов, а прибавил их. Яхта понеслась, обгоняя соперников, неумолимо приближаясь к главному, «Варягу». У первого маячного судна она обошла «Варяг». Ветер продолжал набирать силу, а Унковский не убирал паруса. Вскоре «Ореанда» обогнула второе маячное судно, а когда она подошла к третьему, «Варяг» лишь подходил ко второму.
Ровно в семь часов вечера яхта бросила якорь у фрегата «Паллада». Все участники соревнования остались далеко позади. Эти гонки с волнением наблюдали со всех судов. Победителю с фрегата «Паллада» трижды прокричали «ура». Все его поздравляли. Иван Семёнович вспоминал об этом как о самом счастливом моменте своей жизни.
Царь лично вручил приз лихому моряку – большой серебряный позолоченный ковш, украшенный драгоценными камнями, для чего в сопровождении свиты прибыл на яхту. На одной стороне ковша была выгравирована надпись «Преуспевшему», а на другой – «В морских гонках 14 августа 1848 года». Николай I приказал передать ковш Лазареву. Царь велел сняться с якоря и взять курс на Петербург. Не доходя до мелководья, Николай I со свитой перешёл на пароход. Перед сходом с яхты он объявил благодарность команде, а Унковского обнял и поздравил со званием капитан-лейтенанта. Присутствовавший там адмирал Меншиков заметил, что Унковский всего лишь три года носит лейтенантское звание, а обычно в нем остаются по 10–12 лет. Царь с неудовольствием ответил, что своих решений не отменяет, и тут же приказал выдать всему экипажу «Ореанды» по годовому окладу жалованья. В общем, царская милость не знала границ.
Впрочем, это не помешало царю влепить выговор счастливцу за нарушение формы одежды. Оказывается, царь любил смотреть на корабли из зрительной трубы, и однажды утром, к своему возмущению, увидел Унковского на палубе в расстёгнутом сюртуке.
Капитаны остальных яхт дружески поздравили Унковского с честным выигрышем, восхищаясь смелостью маневров и умелым управлением парусами, а товарищеский обед, на который собрались все участники состязаний, превратился в сплошное чествование победителя.
Ему вручили серебряные эполеты штаб-офицера.
Самое приятное для Ивана Семёновича было то, что во дворец пригласили и его отца, который приехал из Москвы повидаться с сыном. Пребывание Унковского в столице совпало со свадьбой великого князя Константина, шефа морского флота. Обласканного царской семьёй капитан-лейтенанта пригласили во дворец на свадьбу. Царь не хотел отпускать Ивана Семёновича в осеннее плавание на такой «скорлупке». Зимовать в Кронштадте, вдали от друзей, Унковскому не хотелось. Он всё-таки добился разрешения вернуться на Чёрное море, упросив адмиралов ходатайствовать за него перед царём.
4 сентября, оставив в кронштадском госпитале двух заболевших холерой матросов, Унковский повёл «Ореанду» в море, к родным берегам. Знал бы он и остальные члены экипажа, чем обернётся этот путь! Погода стояла холодная, штормило. Отошли от Кронштадта достаточно далеко. На следующий день выяснилось, что весь экипаж охвачен эпидемией холеры. Скончались пять человек, в том числе и штурман, поручик Чернявский. Их похоронили в море. Через сутки скончались ещё двое. К концу недели способными выполнять обязанности оказались только три человека: Унковский, Дмитрий Бутаков и боцман. Втроём они управлялись с судном, заменяя двадцать девять человек, к тому же ухаживали за больными.
11 сентября яхта пришла в Копенгаген. Датчане сразу заподозрили недоброе, увидев на палубе большой яхты только трёх человек. Они запретили входить в порт и приказали уйти на карантин, в местечко Кане. Унковский попросил прислать врача, медикаменты, воду и провизию. Им доставили только продовольствие, и то в недостаточном количестве.
Тогда Унковский потребовал, чтобы привезли столько припасов, сколько им необходимо для плавания. Адмирал Лазарев был впоследствии крайне возмущён тем, что русское консульство даже не попыталось помочь попавшим в беду соотечественникам.
Прибывший датский офицер заявил, что если яхта немедленно не уберётся, то по ней откроет огонь береговая батарея. На что Унковский ответил: «Я судно своё сейчас же поставлю под батарею, чтобы артиллерия ваша не делала промахов, и дам вам случай отличиться военным действием. В таком случае заразительная холера не минует нации вашей, потому что судно будет на дне рейда, а утопшие трупы наши при морском ветре сообщатся с берегом». После нескольких часов размышлений портовые власти доставили остальное продовольствие, воду и врача. Врач подниматься на яхту побоялся. Он передал медикаменты и осмотрел больных издали.
