«Неужели вы думаете, что тральщик, не приспособленный для плавания во льдах, а тем более тяжелых, сможет пробраться к “Сибирякову”? Нет, уж извините, но к чистой воде нам придется добираться самим…»
В это время окрестные ландшафты с палубы «Сибирякова», по описанию Громова, были способны убить надежды самого отъявленного оптимиста: «Жуткая обстановка. Кругом нас – бесконечные торосистые поля, без намека на какую-либо полынью или разводье. Мы попали в заколдованный круг, из которого потеряли надежду выбраться. Время от времени нас подтаскивает к выходу на чистую воду, но по ночам неизменно возвращает обратно, изо дня в день возвращая все дальше на запад. Словом, шаг вперед, два назад. Вот в такой-то безнадежной обстановке заканчивал свой исторический поход “Сибиряков”» (1934, с. 228). Неудивительно, что среди участников все чаще и чаще начинал обсуждаться вопрос о зимовке, не сулившей ничего хорошего, поскольку шансы оказаться в Центральном Арктическом бассейне на судне, потерявшем возможность двигаться и управляться, никого не радовали.
Медленный дрейф в нужном направлении продолжался, увы, только трое суток до траверса мыса Икигур. Затем задули восточные ветры, вновь, уже 25 сентября, притащившие беспомощное судно к мысу Сердце-Камень, после чего любители предсказаний на палубах и в кубриках словно прикусили язык, а геолог Влодавец перестал любоваться пейзажами осточертевшего мыса. Однако «восточный ветер имел и хорошую сторону. Он дул с больших пространств открытой воды к северу от Берингова пролива и нагнал теплого воздуха, под влиянием которого молодой лед стал быстро раскисать. Начавшийся дождь также способствовал таянию льда. Барометр упал очень низко, и я надеялся, что, как только он начнет подниматься, мы снова получим попутный норд-вестовый ветер. От силы и упорства этого ветра должен был зависеть вопрос, зазимует “Сибиряков” или нет… Барометр стал подниматься, и, как я и ожидал, вскоре после этого подул ветер с северо-запада. На следующий день (27 сентября) ветер достиг силы 4 балла, и вокруг ледокола стали образовываться большие разводья. За все время дрейфа таких больших пространств открытой воды мы еще не видели. “Черт побери, хоть паруса ставь! ” – подумал я и пошел поделиться своей мыслью со старшим штурманом». (1946, с. 147–146). Кренкель также подтверждает, что «…первым человеком, которому пришла мысль в голову поставить парус, оказался Владимир Юльевич Визе. Он высказал эту идею старшему помощнику. Через несколько часов все шесть угольных брезентов и столько же шлюпочных парусов были подняты на мачтах “Сибирякова”. Под черными парусами со скоростью девяти миль мы снова двинулись на восток» (1973, с. 232).
Представить подобное для ледокольного судна довольно трудно, но Воронин на предложение ученых и своего старпома отреагировал положительно, хотя и в… несветской форме: «На пальце бородавка – и то прибавка»… При виде парусов, остряки из твиндека и кают-компании тут же переименовали «баржу ледокольного типа» в «летучего голландца». Самое главное – неуправляемое судно с парусами из черных от угля трюмных брезентов и белых шлюпочных «ветрил» получило, к удивлению людей, движение. Тем временем скромный траулер, используя каждое разводье, не прекращал попыток приблизиться к аварийному судну, хотя смелость капитана Кострубова была вознаграждена не сразу. 26 сентября суда находились друг от друга примерно в 50 милях.
Спустя двое суток это расстояние сократилось до 13 миль, и вахтенные на обеих судах обшаривали окулярами биноклей пространство торошенных льдов в надежде разглядеть силуэты друг друга. Вечером при очередной радиосвязи Кострубов сообщил: «Лед у нас восьмибалльный, нам неподходящий, но, надеюсь, Отто Юльевич, скоро пожать вам руку…» С наступлением ночи на мачте «Сибирякова» зажгли факелы и в ночном мраке где-то в желанном направлении небо озарили вспышки ракет под крики «ура»! изнемогавших в своем ожидании сибиряковцев…
Утро 29 сентября принесло разочарование, ибо поднявшийся ветер с северо-запада, отогнав льды к Берингову проливу, увеличил пространство между судами до 30 миль, но он же позволил «Сибирякову», поставив все паруса днем, продвигаться в желаемом направлении. Вечером между судами состоялся примечательный радиообмен со слышимостью, поразившей присутствующих.
Кострубов: «Добрый вечер, Отто Юльевич. Прежде всего я поздравляю с таким быстрым продвижением вперед к намеченной цели. “Уссуриец” попал в тяжелые льды в 6 милях от мыса Дежнева. Но сейчас лед становится реже, и мы рассчитываем снова пойти вам навстречу…»
Шмидт: «Привет, Степан Иванович, от экспедиционного состава “Сибирякова”. Мы идем в сильно разреженном льду под парусами, уверенно продвигаясь вперед. Подробности расскажет Владимир Иванович».
Воронин: «Идем, плывем, словом двигаемся. Поднавесили все “портянки”, стараемся добраться до вас. Ваше местонахождение нам понятно. Пока, до свидания…»
Сутки спустя «Сибиряков» был в 13 милях от мыса Дежнева – пробка льда «заткнула» Берингов пролив, замедлив дрейф. Только в 16 часов 1 октября «Сибиряков» вышел на чистую воду у островов Диомида и был взят на буксир «Уссурийцем», потащившим его на ремонт в далекую Японию.
Удача на всех широтах, вопреки всем разумным доводам и объективным оценкам, благоволит неподдающимся и несдающимся. Задуманный на Большой земле в тиши кабинетов эксперимент удался и показал, чего можно ожидать от льдов, кораблей и людей в подобном плавании.
Успешное завершение похода «Сибирякова» для всей Советской Арктики имело далекоидущие последствия. Было организовано Главное управление Северного морского пути во главе со Шмидтом, главной задачей которого, по постановлению Совнаркома от 17 декабря 1932-го, было «…проложить окончательно морской путь от Белого моря до Берингова пролива, оборудовать этот путь, держать его в исправном состоянии и обеспечить безопасность плавания по этому пути» (Визе, 1948, с. 293). Соответственно, в подчинение новой организации государственного масштаба переходили суда, включая ледокольные, полярные станции, Институт по изучению Севера (срочно преобразованный во Всесоюзный Арктический институт), гидрографическая служба, авиация и многое другое – такого в истории нашей страны не было. Приведенный перечень показывает, что Шмидт ничего нового не придумал, кроме того, что собрал в единый кулак уже существующее и широко используемое в Арктике. Этим он отличался от своих предшественников в наших полярных морях, включая Самойловича.
Атмосферу создания этой организации в столичных условиях описал один из ее многолетних руководителей Шевелев: «После окончания экспедиции в правительство был приглашен О.Ю. Шмидт для сообщения о походе. Ему и В.В. Куйбышеву было поручено подготовить доклад с предложениями о возможностях плавания по Северному морскому пути и о том, что необходимо сделать, чтобы суда могли плавать регулярно. Была собрана группа людей, уже работавших в Арктике, в частности в Комсеверпути, где я тогда работал. Пригласили и меня.
Мы готовили этот доклад почти до самого заседания, вносили поправки прямо в кабинете Куйбышева… Нас было много, стоял сизый дым, хоть топор вешай. Рядом в комнате стучали машинистки. Куйбышев и Шмидт часто заходили и торопили нас. В конце концов взяли папку и… пешком пошли в Кремль. А мы остались ждать, чем все это кончится, и опять курили.
