Ремов запечатлел дальнейшие изменения на льдине: «Камбуз начал работать 16 февраля в 12 часов. Это сильно сократило расход топлива – до одной трети кубометра в день – и облегчило труд поваров. На следующий день стены камбуза были утеплены снегом… Была поставлена перед строителями другая задача – построить к 22 февраля вышку на одном из ропаков со световым сигналом и площадкой для астрономических наблюдений» (1934, т. 2, с. 37). Воспоминания бригадира плотников Воронина дополняют информацию шефа: «Плохо было то, что гвоздей не хватало. Мы их всячески экономили и поэтому сделали только три пробоя на высокой стенке. Точила у нас не было, мы нашли лишь один напильник у радистов, им и пользовались. Барак построили в течении трех суток. Одновременно пришлось строить и камбуз (кухню)… Вышка стояла на шестиметровом торосе. На ней поставили бочки с горючим, чтобы… в ночное время сигнализировать о нашем местонахождении… Затем мы, строительная бригада, стала работать по благоустройству палаток, чтобы сделать жизнь культурной» (Там же, т. 2, с. 40–41), установив палатки на прочный деревянный каркас.
В улучшение условий жизни в палатках большой вклад внесли механики разных специальностей, обеспечившие своими талантами отопление этих жилищ. «Мы устроили фанерный пол, чтобы не спать на снегу, обили стены одеялами, раздобыли примус. Но ни примус, ни керосинка нас не удовлетворяли. Мы раздобыли камелек, правда, он был без дверцы и поддувала, – описал деятельность по жизнеобеспечению участников дрейфа судовой механик Филиппов. – Топить камелек мы решили нефтью… Самое сложное – как соединить нефтепровод с камельком… Словом, на работу, которая в условиях завода требует 15–20 минут, у нас ушло около двух рабочих дней… Вскоре наша палатка приняла хороший вид, и мы прозвали ее дворцом» (Там же, с. 97–98). Примеров подобного творчества в воспоминаниях челюскинцев множество. Катастрофа не деморализовала их, а стимулировала на борьбу за выживание, в чем опять-таки немалая заслуга Шмидта, начиная с элементарного – питания.
Основу дрейфующей фабрики-кухни составило некое устройство из двух бочек, сооруженное руками умельцев. «Одна бочка представляла собой печь, другая котел, в котором варилась еда. Обед состоял из одного блюда – либо супа, либо каши, гречневой или рисовой. Иногда было картофельное пюре. Раза три за все время раздавалось свежее мясо, которое жарилось на палаточной печи. “Фабрика – кухня” не была приспособлена для этого. Запас свежего мяса был невелик: три свиньи, забитые за час до гибели корабля. Позднее запасы эти пополнились – удалось убить огромную медведицу с медвежонком» (Копусов, 1934, т. 2. с. 52). Помимо горячей пищи с камбуза, представители палаток получали со склада под шикарным названием «Кооператив Красный Ропак» суточные рационы на своих едоков: «Здесь выдаются на сутки галеты по половине пачки на человека (это около 200 граммов), сахар или конфеты и затем либо консервы (две банки на семь человек), либо сыр, мука и масло. Эти продукты предназначаются для утреннего или вечернего чая, а галеты для обеда и ужина. Обед состоит из супа, сваренного из 40 банок мясных консервов на сто человек, с сухими овощами и рисом. На ужин дается такой же суп, но из 20 банок консервов, или каша. Порция супа одинакова как за обедом, так и за ужином и равняется примерно полулитра на человека. Двести граммов галет на сутки маловато, так что на обед приходится по две-три небольшие галеты, а на утренний чай – только одна – две. Масла выдают много, так как сверх аварийного запаса его всплыло несколько бочонков и ящиков. По утрам толща масла, намазанного на галету, обычно превышает толщину самой галеты. Женщинам с детьми, больным и слабосильным выдается сгущенное молоко, какао и шоколад. Изредка молоко выдается к чаю и по всем палаткам. В общем, пока мы не голодаем», – с удовлетворением констатировал в своих воспоминаниях гидрограф Хмызников (1936, с. 134).
В первые дни Шмидт принял жестокие меры по отношению к тем, кто пытался создать собственные запасы продуктов или одежды, жестко выдерживая эту практику и в будущем. Сам Шмидт передал завхозу ряд своих теплых вещей, выброшенных с «Челюскина» в походном мешке со своей маленькой палаткой. Были и нарушения, когда «в одной палатке… нашли пол-ящика сгущенного молока, а у одной из живущих там женщин десятка полтора плиток шоколада и несколько коробок засахаренных фруктов» (Хмызников, с. 138). Подобные дела Шмидт предложил обсуждать в «суде палаток», что партийцы отвергли. Тогда он поставил вопрос иначе: «А выгодно ли политически так ставить вопрос, как ставят здесь? Нужно ли выпячивать нескольких плохих людей в большом великолепном коллективе и выпячивать с протоколами, общими собраниями» и т. д.?.. Однако оппоненты Отто Юльевича уперлись: «Чем резче мы будем проводить процесс самоочищения нашего коллектива, тем лучше будет для самого коллектива и, значит, тем лучше для страны». Показательно, что в отношении одного из провинившихся было принято решение: «При первой возможности выслать самолетом на землю в числе первых». По идеологическим причинам подобные ситуации семьдесят лет назад трактовались как пример создания новых отношений в советском обществе. Однако из нашего времени поведение челюскинцев на льдине (включая действия Шмидта) выглядят, скорее, как продолжение отработанных веками морских традиций, когда экипаж целиком (или с минимальными потерями) побеждал сложившиеся обстоятельства или целиком погибал, если не мог их преодолеть. Разумеется, Шмидт, соблюдая правила игры для высшей номенклатуры, не упускал случая сослаться на решения партийной и других общественных организаций на льдине, воздавая хвалу советской власти, – конъюктурные мелочи по сравнению с тем, что он сделал для спасения экипажа и экспедиции изначально, всей своей деятельностью.
В первые дни на льду питание и материальное обеспечение людей, как и условия жилья, по арктическим меркам оставалось в пределах удовлетворительного, чего нельзя было утверждать об уверенности челюскинцев в своем обозримом будущем. Разразившееся бедствие со времен гибели экспедиции Франклина в середине ХIХ века по своим масштабам не имело прецедента в истории Арктики – ни у нас, ни за рубежом. Зимовки судов Особой Северо-Восточной экспедиции проходили в неподвижном припае вблизи побережья, откуда к ним легко могли добраться собачьи упряжки, а самолеты садились на гладкий прибрежный лед. У челюскинцев же с каждым днем их дрейфующий лагерь удалялся в открытое море, и полоса подвижного всторошенного льда шириной до сотни миль, недоступная для посадки самолетов и практически непреодолимая для собачьих упряжек, становилась все шире и шире. Как выходить из этого положения, никто не мог подсказать. Это понимал каждый из участников дрейфа, включая научных сотрудников, обеспечивавших Шмидта необходимой информацией.
Было, однако, ясно, что возможности местной авиации предельно ограничены. У трехмоторного Н-4 (командир Куканов), способного поднять восемь человек, был исчерпан моторесурс. Пароходом «Смоленск» в бухту Провидения для вывоза людей с зазимовавших судов Особой Северо-Восточной экспедиции были доставлены два двухмоторных АНТ-4. Первым в роли спасателя челюскинцев оказался Анатолий Васильевич Ляпидевский (1908–1983), выпускник Ленинградской военно-теоретической школы, отобранный для поступления в числе пяти из ста семидесяти претендентов. Так в 26 лет молодой пилот-безаварийщик оказался в нужный момент на нужном месте: свойство, которым наделены, вопреки распространенному мнению, не везучие, а целеустремленные.
