Все стало на свое место, когда 27 февраля в лагере Шмидта была получена радиограмма за подписями Сталина и членов Политбюро: «Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы».
Это означало, что из чисто ведомственного мероприятия все связанное с походом и гибелью «Челюскина» приобретало политическое значение на государственном уровне. Определенно партия и лично товарищ Сталин (после XIV съезда ВКП(б) эти понятия практически совпадали) рассчитывали получить свой «навар» с событий в Чукотском море. При этом самим челюскинцам предстояло оплачивать участие в политической игре мирового уровня по самому высокому счету, притом в ситуации, когда их мнением не интересовались… Но в конце февраля 1934 года на льдине, с каждым днем удалявшейся на север Чукотского моря, многие из них могли вздохнуть с облегчением.
Когда из лагеря Шмидта сообщили о готовности взлетно-посадочной полосы длиной 600 метров и шириной 50 метров для приема самолета, Ляпидевский перелетел в Уэлен, небольшое чукотское селение вблизи мыса Дежнева, где и обосновался в ожидании подходящей погоды. Ее отсутствие вместе с неполадками продержали его в готовности вплоть до 5 марта 1934 года. Штурман Л. Петров перед вылетом в 9 час. 15 мин. отметил низкую температуру: –36 °C в Уэлене и –38 °C у челюскинцев. По его команде от мыса Сердце-Камень был взят курс на лагерь Шмидта, и в 10 час. 30 мин. очертания берега растворились в морозной дымке. Штурман отметил «…внизу обычные крупные обломки ледяных полей, окаймленные грядами торосов и покрытые мелкими ропаками. Разводий и трещин нет; лед сплоченный, нажатый к берегу. В 10 час. 40 мин. на горизонте показались несколько столбов тумана. Там, значит, есть трещины и вода. Минут через пятнадцать замечаю на фоне тумана черное пятно, резко отличающееся по окраске от ледяных торосов. Мелькает мысль – не дым ли это?.. Указываю на пятно Ляпидевскому… Продолжаю вглядываться – пятно явно колеблется. Все ясно! Это сигнальный дым в лагере!.. Отлично, будем искать аэродром» (1934, т. 3, с. 102).
Открывшаяся картина не позволяла пилоту расслабиться: «Отчетливо увидали теперь стоянку Шмидта: вышку, палатки, барак. Потом увидали на льду трещину, которая отделяла лагерь от аэродрома, около трещины – народ, скопище народа, пытавшегося перебраться через трещину. Кричали что-то, бросали шапки вверх. Радость была невообразимая. Я сделал два круга над аэродромом. Впервые я видел такую маленькую площадку: она была 450 на 150 метров. Все подходы к ней были заставлены высокими ропаками метра в два-три… Пошел на посадку с колоссальным вниманием и напряжением. В пыжиковой маске плохо видно, чувствуется какая-то неповоротливость. Сел все-таки очень удачно. Если бы чуть промазал – влез бы на ропаки. Зарулил в самый конец аэродрома и вышел из самолета…» (1934, т. 3, с. 102).
Хмызникова это событие застало за мытьем посуды. За брезентом палатки послышались крики:
– Самолет! Самолет! Какой большой! А наши-то еще не дошли до аэродрома…
Действительно, дорогу улетавшим женщинам и их сопровождению преградило разводье. Пока самолет сделал круг в воздухе и заходил на посадку, мужчины успели доставить шлюпку-ледянку и приступить к переправе.
Гидробиолог А. Сушкина обкладывала стены барака снежными блоками, когда радостные вопли возвестили о приближении самолета. «В этот солнечный день особенно ярко выглядит вся дикая красота окружающего нас первобытного хаоса… Хочется впитать, унести с собой частичку этой непередаваемой красоты… Настроение бодрое, слегка возбужденное. Идти легко. Впереди облепленные людьми, мохнатой гусеницей ползут нарты с разряженными аккумуляторами, которые надо обменять на новые, доставленные самолетом. Немного позади них – маленькие саночки, в которых сидит Аллочка Буйко. Она о чем-то оживленно болтает сама с собой, и из меха выглядывает ее розовая улыбающаяся мордочка. Каринку, как маленький меховой комочек, по очереди несут на руках… Самолет стоял и дрожал моторами. Горячая встреча с экипажем АНТ-4… Передали на самолет детишек, матери начали беспомощно карабкаться за ними. Подбежали несколько человек. Одни подталкивают снизу, другие тащат сверху и только велят не шевелиться. Я подвергаюсь общей участи… Когда я опомнилась, самолет уже летел; все дальше уходила белая равнина, и я долго не могла найти аэродрома… Сделав круг над аэродромом, мы понеслись на юг, к Большой земле» (1934, т. 2, с. 244–249).
Воспоминания другой пассажирки, метеоролога О. Комовой, существенно дополняют картину последних минут пребывания на льдине: «Нас, женщин, закутывали в малицы, подпоясывали, заматывали нам шарфами шеи, лица. А мы, неповоротливые меховые куклы, торопливо прощались, наспех засовывали в карманы телеграммы домой от тех, кто еще оставался на льду. На самолет нас втаскивали по очереди. Именно втаскивали, так как малицы страшно стесняли наши движения… “Погрузка” окончена… Через час мы увидали землю!» (Там же, с. 243).
На взлете у Ляпидевского было не меньше проблем, чем при посадке: «…Выгрузили аккумуляторы, тушу оленя, кирки, лопаты, ломы… Все радовались, целовались, одному мне было не до радости. Я пошел осматривать аэродром, думая о взлете. Сесть-то мы сели, а может быть, взлететь не придется. Состояние было возбужденное: цель к которой так долго стремился, была достигнута, вопрос заключался теперь в том, как взлететь… Женщины интересовали меня в данный момент только с точки зрения их веса. Гляжу: все женщины толстые, жутко толстые. Меха на них наворочены, малицы.
Я спрашиваю:
– Все у вас такие толстые?
– Какие же мы толстые, – говорят они, – мы самые худенькие.
Шмидт начал со мной обсуждать, сколько человек мне взять. Я решил взять сразу всех женщин и детей. В общем, мы шли с небольшой перегрузкой… Полет прошел благополучно. В лагере я пробыл 1 час 50 минут. В лагерь летел 2 часа 15 минут, а оттуда 2 часа 20 минут» (1934, т. 3, с. 87–88).
Таким было начало успешной эвакуации челюскинцев. В самом же лагере на освободившиеся места в бараке, где в основном и проживали улетевшие женщины, быстро вселились новые обитатели. В Москву Кренкель «отстучал» следующее послание:
«…Самолет АНТ-4 под управлением летчика Ляпидевского при летчике-наблюдателе Петрове прилетел из Уэлена к нашему лагерю, спустился на подготовленный нами аэродром и благополучно доставил в Уэлен всех бывших на “Челюскине” женщин и обоих детей… Посадка и подъем были проведены удивительно четко и с пробегом всего на расстоянии в 200 метров. Успех полета т. Ляпидевского тем значительнее, что стоит почти 40-градусный мороз… Удачное начало спасательной операции еще более подняло дух челюскинцев, уверенных во внимании и заботе правительства и всей страны. Глубоко благодарны. Шмидт».
«Подъем духа» понадобился челюскинцам уже в ближайшие сутки: Вставайте! Во-первых, уже пора, а во-вторых, масса новостей», – будил на следующий день П.П. Ширшов. Челюскинцы быстро высунули головы из-под вороха меховых одежд, которыми прикрывались на ночь. Ночью поперек барака прошла трещина, сразу начавшая расходиться в стороны. Все, кто в чем лежал, выскочили наружу. В дверях даже произошла небольшая давка. Некоторые выскочили без сапог. Так как трещина расходилась все же медленно, то строители схватили пилы и перепилили стены.
