Во второй половине июня 1923 года, ввиду бедственного финансового положения армии, бароном Врангелем было издано распоряжение о направлении военнослужащих на различные работы для организации полного или частичного самообеспечения. Эта отчаянная мера была призвана собрать какие-нибудь деньги для проживания военных за границей, ибо средства, выделенные бывшим послом в США Бахметьевым, а также то, что удалось собрать уполномоченными Главнокомандующего в Европе из других источников, оказались на исходе. Стоимость содержания частей в Балканских странах постепенно становилась для русского командования непосильной. «В таких тяжелых условиях приходилось проводить устройство наших чинов на частные работы, преимущественно на шахты, наибольшая из которых была угольная шахта “Мина Перник” к югу от Софии»
[75] – вспоминал генерал Витковский. Как и следовало ожидать, вакансий на изнурительной и опасной для жизни работе в болгарских шахтах было более чем достаточно. Местное население не стремилось поступать на столь малопривлекательные работы, к тому же невысоко оплачиваемые, но для русских военных и такая работа оказалась приемлемой, ибо спасала на какое-то время от преследования местной жандармерии и властей, не рисковавших высылать людей, занятых столь необходимым для небольшой страны трудом. «Нам приходилось довольствоваться только физической работой, да и то преимущественно такой тяжелой и грязной, за которую неохотно брались местные рабочие. И при этом нас еще на каждом шагу упрекали, что мы у кого-то отбираем хлеб»
[76] – вспоминал один из эмигрантов. Тяжкий и беспросветный труд шахтера и строителя дорог вынести мог далеко не каждый, и со временем люди стали искать выходы из столь неблагоприятно сложившихся обстоятельств, пытаясь выбраться под любым предлогом в страны Западной Европы и порой на другие континенты. Переживший мытарства попыток выбраться из беспросветной мути болгарских «общественных работ» очевидец так описывал создавшееся положение: «Паспорта Лиги Наций, которые нам выдавали, правильнее всего было бы назвать “волчьими”, а не нансеновскими (беженским отделом Лиги Наций заведовал норвежский путешественник Фритьоф Нансен, подписывавший наши паспорта), ибо они фактически обрекали нас на полную беззащитность и бесправие… Через границы приходилось пробираться нелегально, иной раз с опасностью для жизни (например, через болгарско-сербскую), а о получении какой-нибудь службы мы не могли и мечтать»
[77].
3.2. Влияние военных организаций эмиграции на балканские политические процессы и вклад гражданских специалистов в развитие культуры в странах Юго-восточной Европы в середине 1920-х
На фоне бедственного положения военных в Болгарии продолжал раскручиваться маховик репрессий, поддерживаемый правительственными чиновниками при полной поддержке органов юстиции. Он был направлен против всех, без исключения, русских военных. В разные сроки были высланы начальник созданного еще в Галлиполи Корниловского военного училища генерал-майор Милан Милошевич Георгиевич вместе со всем преподавательским составом этого учебного заведения. Затем последовал арест и высылка генерал-майора, командира марковцев Михаила Алексеевича Пешни вместе с 12 штаб-офицерами полка. Угрозы и прямые притеснения не миновали и некоторых других офицеров «цветных полков»
[78], как, например, корниловцев, располагавшихся в летних казармах болгарской гвардии в Горно-Паничерово. Их командиру генерал-майору Николаю Владимировичу Скоблину были посланы несколько анонимок с обещаниями скорой расправы. Среди прочего, сообщалось, что накануне праздника солидарности всех трудящихся 1 мая 1923 года он будет убит. Скоблин переживал, но еще большими переживаниями сопровождались его разговоры с женой, известной певицей Надеждой Васильевной Плевицкой, которой не сиделось в Богом забытом болгарском селе, и твердившей генералу о необходимости оставить армию или хотя бы на время переменить место жительства. Надежду Васильевну неудержимо влек блеск европейских столиц, и, следуя устремлениям жены, Скоблин отправился за ней, сопровождать певицу на гастролях, по язвительному замечанию их современника Прянишникова, «подобно верному пажу». Постепенно «в угоду ей стал он пренебрегать своими обязанностями, не раз покидая корниловцев в трудные моменты их бытия. По настоянию жены, отпросился он у командира корпуса (Витковского. – Примеч. авт.) в заграничный отпуск»
[79], – отмечал наблюдательный мемуарист. Неукротимая жизненная энергия влекла Надежду Васильевну Плевицкую по странам Европы, где она не раз бывала тепло принимаема слушателями и русской аудиторией. Ее деятельный импресарио Жюль Боркон немало потрудился над тем, чтобы череда гастролей певицы позволила пронестись ей, подобно яркому метеору, по концертным залам Прибалтики и Польши, Чехословакии, Германии и Бельгии. В берлинском зале имени Бетховена она впервые исполнила ставшую гимном русской эмиграции лирическую песню «Замело тебя снегом, Россия», глубоко взволновавшую душу русских изгнанников. Триумф и заслуженное признание сопровождали ее повсеместно. В театре Виктора Гюго в Ницце, выступая перед аудиторией, среди которой было немало русской аристократии, Надежда Плевицкая впервые исполнила песню о томящемся под коммунистическим игом русском народе. «Патетически произнесенные последние слова песни “и будет Россия опять!” так потрясли слушателей, что несколько дам лишилось чувств. По требованию взволнованной до глубины души публики певица повторила эту песню несколько раз…»
[80] – утверждал очевидец. Генералу Скоблину льстило столь явное признание таланта его супруги. Стараясь поддерживать определенный образ жизни и уровень знакомств, семейная пара сошлась близко с довольно состоятельным берлинским дельцом Марком Эйтингоном и его женой, бывшей московской актрисой. Эйтингоны, не жалевшие денег и сил для того, чтобы поддержать приятельство с Плевицкой, скоро стали их близкими друзьями, стараясь проводить время вместе со знаменитостью и ее мужем. Своим новым друзьям они оказывали необременительную для них помощь и разнообразные мелкие услуги. Они не только иной раз поддерживали советом малоопытных эмигрантов, каковыми являлись Плевицкая и ее муж-генерал, но и представили их кругу состоятельных людей в Германии. Скоблина, а более него Надежду Плевицкую радовала эта неожиданно свалившаяся на них возможность «зажить по-человечески». После бытовых неудобств и тревоги за свое будущее в повседневности своей недавней болгарской жизни Скоблин на время утратил чувство бдительности и не задумался о причинах столь преувеличенного внимания не только к жене, что было объяснимо ее популярностью, но и к собственной персоне. Ведь в «светской жизни», по общим наблюдениям, Скоблин мог играть роль лишь приложения к яркой личности супруги. Разумеется, первоначально генерал не мог знать, что один из родственников нового берлинского знакомца, проживающий в СССР, Наум Эйтингон, является одним из руководителей агентурной сети ИНО ОГПУ за границей. Эта сеть не была связана в своей деятельности с официальными представителями советских организаций и миссией за рубежом и оставалась глубоко законспирированной. Вдохновитель политических убийств, интеллектуальный центр многих акций физического устранения неугодных для советской власти фигур Белого движения за рубежом, Эйтингон уже давно искал выходы на руководство Русской армии для создания нового агентурного источника на самом высоком уровне. «Семья Эйтингонов принадлежала к самым бедным слоям общества, однако в Европе у них были весьма состоятельные родственники»
[81], – подтвердил в своих мемуарах и «штатный ликвидатор» ОГПУ Павел Анатольевич Судоплатов. Возможно, что родственники, разделенные «железным занавесом» и придерживались разнообразных жизненных ценностей, но когда интересы дела части одной семьи требовали помощи, таковая оказывалась им другой без промедления.
