Пока же папское посольство отправилось из Польши дальше, в Киев, неся вести о решении Мешко. Отказ от претензий на Червенские грады исчерпывал конфликт. Большего Владимир от Польши и не добивался. Воевать с христианами он впредь не желал. Так что если легаты Иоанна XV указывали еще и на новую «подчиненность» Польши Риму, то это было излишне. Разве что дополнительный аргумент для желавшего мира киевского князя.
Вопрос о принятии латинского «закона», было разрешенный, теперь неизбежно ставили перед Владимиром снова. В Киеве, вероятно, еще оставалась миссия латинян, вынужденная свернуть свою деятельность перед лицом успехов греческого духовенства. Однако вряд ли папство так быстро оставило попытки. Вряд ли, однако, и Владимир стремился перерешить раз решенное. Послов от папы он принял и проводил с почетом и лаской, отправил вместе с ними – в том числе и для скрепления мира с Польшей – своего посланца. Но религиозных выводов, ожидаемых на Западе, так никогда и не последовало.
Свою роль в этом, конечно, сыграли и пастырские наставления. В Константинополе переговоры с Римом вызвали тревогу, и патриарх отправил Владимиру некое письмо. Смоленская летопись, создававшаяся в пору ожесточенной борьбы с католическими рыцарями на западных границах Руси, приводит его текст. Однако это в лучшем случае вольное переложение, в худшем – риторический вымысел летописца, к тому же, возможно, обработанный В.Н. Татищевым. Вначале действительно перечисляются основные расхождения латинской и греческой веры, о которых Владимиру, по Начальной летописи, говорили еще в Херсонесе. «Вера римская недобра, – писал будто бы патриарх. – Они ведь дурно молвят о Духе Святом, что от Отца и Сына исходит, разделяя Святую Троицу. В субботу постятся, хлеб пресный, а не кислый освящают. Папу безгрешным называют, чему Христос, апостолы и святые отцы не учили. А как папе безгрешным быть, когда много было пап ариан, несториан и других еретиков, за то соборами проклятых?»
Уже тогда, в конце Х века, все эти пункты разногласий хорошо осознавались православным Востоком. Последняя фраза слегка сгущает краски, но может еще объясняться полемическим запалом. Однако далее смоленский летописец заставляет константинопольского патриарха излагать известную легенду о папессе Иоанне – женщине, ставшей папой и умершей родами во время крестного хода. Легенда действительно известна, но только с XIII века – со времени самого летописца! Общий смысл патриаршего послания, по крайней мере, подытожен верно: «И вы того их зловерия не принимайте и учению их не верьте».
Итак, трудно признать сохраненный Татищевым текст патриаршего послания подлинным. Зато до нас сохранилось сочинение Леона, «митрополита Переяславля Русского», направленное против римлян. Называется оно «Послание боголюбивейшего Леона, митрополита Русского Преслава, о том, что не следует употреблять в службе опресноки». Таким образом, этот труд посвящен одному из самых важных пунктов полемики с латинянами. Спор об опресноках носил отнюдь не внешний характер. Разное приготовление хлеба к пресуществлению отражало разный подход Западной и Восточной церквей к ветхозаветному в христианстве, к роли и месту Нового Завета в истории человечества. Запад предпочел пресный хлеб, священный в ветхозаветную эпоху. Восток полагал, что Христос внес в мир «новую закваску».
Если сочинение Леона принадлежит современнику Владимира Святого, то является одним из древнейших византийских сочинений такого рода. Это-то и вызвало сомнения в авторстве первого Владимирова митрополита. Вокруг послания в науке идет дискуссия – в частности, предполагалось существование более позднего митрополита Леона, или Леонтия, в Переяславле. Но такой не упоминается ни в летописях, ни в синодиках, ни в житиях. Леон же времен Владимира, сидевший в Переяславле, – личность вовсе не гипотетическая.
Повод к написанию Послания дало, видимо, как раз прибытие римских послов ко двору русского князя. Леон написал сочинение на родном, греческом языке. Но основные его идеи придворные священники могли изложить князю и на русском. Это было, конечно, обращение не столько непосредственно к князю, сколько именно к духовенству, дававшее ему аргументы в богословском споре. Писался текст, возможно, по поручению патриарха – и не это ли Послание в итоге запомнилось при киевском дворе как патриаршее? Событие отразилось и в Начальной летописи, которая относит наставление о латинянах еще к «Речи философа»: «Слышали же и то, – говорит он в летописи, – что приходили от Рима учить вас вере своей. Вера же их немного против нашей искажена. Служат ведь на опресноках, то есть на облатках, которые Бог не заповедал».
События на Западе не только нежданно напомнили князю о раздумьях над выбором «закона». Они побудили его укрепить западную границу Руси, а затем и предпринять последнюю свою – и за все христианское время единственную – завоевательную войну. Усиление Польши, как бы то ни было, требовало ответного усиления киевской власти над Волынью и Червонной Русью. Волыняне же доселе оставались независимыми во внутренних делах, разделенными на несколько племенных княжений с собственными стольными градами – может быть, с верховным князем во главе. Кроме того, поражение Чехии открывало дорогу на запад. Прикрытые от Польши Червенскими градами, земли белых хорватов оказались фактически самостоятельными после потери чехами Кракова. Однако им угрожали другие соседи – венгры, завоевавшие уже немало славянских земель. Владимир не желал уступать кому-либо земли хорватов. Они остались единственным восточнославянским, древнего антского корня, племенем, которое еще не входило в состав его державы.
В начале 992 года Владимир выступил на запад. Какое-то время он провел в Белгороде на Ирпени, излюбленной своей резиденции. По его приказу Белгород был перестроен и укреплен заново. В расширившийся город с усиленным гарнизоном «свели» на жительство множество людей из других градов. Размерами и мощью укреплений Белгород сильно уступал Переяславлю. Но если Переяславль стал сердцем восточного, левобережного крыла засеки, то Белгород – западного, правобережного. Заодно он прикрывал с тыла войска великого князя, двинувшиеся теперь на закат.
Владимира, вероятно, сопровождали в походе вступившие в отрочество сыновья – Всеволод «Рогнедич» и Святослав «Мальфредич». Святослава Владимир поставил на княжение в Деревской земле, возрождая тем самым племенную автономию древлян. Здесь он, конечно, встретил хотя бы показную благодарность. Но Всеволода он намеревался посадить князем на Волыни – и наткнулся на сопротивление.
Волынская знать, частично крестившаяся еще в IX веке и постепенно отвращавшая от языческих обычаев люд, ничего не имела против крещения Руси. Но свою власть немалая часть волынских князей и «господ» отдавать даже крещеному Киеву не желала. Когда-то они подчинились Владимиру мирно, озабоченные усилением поляков. Теперь, когда Владимир отодвинул польский рубеж, следовало заботиться уже на его счет.
Летописец ничего не говорит о волынском этапе похода. Судить мы можем по результатам, отразившимся и в материалах раскопок современных археологов, и в самой же летописи. Владимиру пришлось начать военные действия и разрушить несколько волынских племенных градов, в том числе два довольно крупных, соперничавших по размерам с Киевом. Однако другие сдались без насилия и разрушений – в их числе Волынь, стольный град всех волынян на Буге. Владимир, однако, не полагался ни на раздавленных бунтарей, ни на местных сторонников. В землях двух сильнейших племен волынского союза – собственно волынян и лучан – он выстроил два укрепленных града, которые должны были стать новыми оплотами киевской власти. На востоке, у лучан, это был Луцк. На западе же, у волынян, – Владимир, названный в честь князя, а позднее прозываемый обычно Владимир-Волынский.
