– Орсон, – сказал я, – скажи, почему ты убил нашу мать?
– Сам знаешь.
Он был прав.
– Я хочу, чтобы ты сказал это вслух. Я бы пришел за тобой только ради близких Уолтера. Быть может, только ради себя самого.
– Уверен, что этого было бы недостаточно.
– Ты просто мразь! Но у меня есть другое предположение. Не желаешь его выслушать?
– Валяй, – сказал Орсон, уставившись в буран за окном.
– Ты отомстил матери за то, что она произвела тебя на свет.
Орсон посмотрел на меня так, словно я поймал его за тем, как он нюхает женские трусики.
* * *
Температура в салоне начала стремительно понижаться. Я выбрал из горы покупок пачку крекеров, палку колбасного сыра и бутылку каберне.
– Впрочем, выпить мы не сможем, – заметил я. – Штопора нет.
– В бардачке есть перочинный нож со штопором, – сказал Орсон.
Отыскав под кипой дорожных карт швейцарский нож, я откупорил бутылку и жадно глотнул терпкого вина. Затем вскрыл пачку крекеров и поставил ее у себя на коленях.
– Проголодался? – спросил я, нарезая сыр тупым лезвием. – Угощайся.
Вставив круглый кусок сыра между двумя крекерами, я засунул этот сэндвич Орсону в рот, после чего растянулся на сиденье и уставился в сгущающуюся темноту.
Как только стекла остыли, снежинки стали к ним примерзать. Ветер был такой свирепый, что залепило все окна, и меньше чем через пятнадцать минут мы уже не видели беснующийся вокруг нас буран. Лишь непрерывное завывание да холодная ненасытная энергия говорили о его присутствии.
Орсон обратил внимание на окровавленную одежду на полу.
– Энди, – спросил он, – это кровь Лютера?
Я молча кивнул.
– Ого! Где это ты его? «У Рикки»?
– Мы должны были встретиться там в девять вечера. Я приехал в шесть, чтобы оставить у барменши записку о том, что меня не будет. Лютер вошел в тот самый момент, когда я собирался уходить. Если б он не пришел так рано…
– Он пришел раньше назначенного срока, так как почувствовал что-то неладное.
– С чего ты взял?
– Лютер очень хитер. Но и ты тоже. Ты захватил пистолет. Иначе сейчас бы умирал страшной смертью.
– Ты огорчен тем, что его больше нет в живых?
– Нет. И это не значит, что я отношусь к нему плохо. Мы с ним много поработали вместе.
– Ну, а я бесконечно рад тому, что с ним покончено.
– Энди, он мало чем отличался от тебя, – усмехнулся Орсон.
– Конечно.
– Я обучил его так же, как обучил тебя. Просто с ним это произошло несколько быстрее.
Потрясенный, я уставился на брата.
– Знаешь, лучше бы ты просто меня убил, – сказал я наконец. – Ты сделал нечто более страшное. Ты разбил всю мою жизнь. Ты отнял у меня мать, лучшего друга. Я не могу вернуться к себе домой. Не могу освободиться от всего этого.
– Нет, Энди, я тебя спас. Твой дом был лишь иллюзией. Теперь ты больше не порхаешь бесцельно по жизни, подобно всем остальным людям, слепой к позывам той черной дыры, которую называешь сердцем. Будь благодарен мне за это. Теперь тебе известно, на что ты способен. Немногие узнаю́т такое про себя. Но мы с тобой живем честно, ты и я. Такова правда, Энди. Как там сказал Китс?
[21] «Красота есть правда». Не просто прилизанная правда. У нас с тобой черные сердца, но они прекрасны.
Мы жадно поглотили всю пачку крекеров и почти весь сыр. Вино заметно разбавило мою настороженную бдительность, поэтому я умерил его потребление.
Когда мы закончили есть, я расстегнул поясную сумку. Там оставались две ампулы «Ативана» и две ампулы «Верседа», но поскольку более надежным был «Ативан», я взял его.
– Энди, – начал Орсон, когда я проткнул крышку первой ампулы и высосал ее содержимое через тонкий канал полой иглы.
– Что?
– Помнишь то лето, когда недалеко от нашего дома рядом с шоссе нашли труп?
– Да, помню.
Усевшись прямо, Орсон пристально посмотрел на меня, склонив голову набок, словно погруженный в раздумья. Опустошив вторую ампулу, я постучал ногтем по шприцу. В машине стало темно – приближалась ночь.
– Что ты помнишь? – спросил Орсон.
– Отстань, я устал.
– И все же расскажи, что ты помнишь.
– Нам было по двенадцать лет. Это случилось в июне.
– В июле.
– Ну хорошо, в июле… Ах да, как раз в канун Дня независимости. Если точнее, труп был обнаружен именно четвертого числа. Я хорошо помню тот вечер. Я сидел во дворе с бенгальским огнем и увидел, как перед домом резко остановились три полицейские машины. Полицейские с двумя немецкими овчарками побежали напрямик через наш двор. Папа жарил на гриле гамбургеры. Мы проводили взглядом, как полицейские скрылись в лесу. Через несколько минут собаки залаяли, словно одержимые, и папа сказал: «Похоже, они нашли то, что искали».
– Уилларда Бейса, – усмехнулся Орсон.
– А?
– Вот кого нашли в тоннеле.
– Не могу поверить, что ты до сих пор помнишь его имя.
– А я не могу поверить, что ты его забыл.
– С какой стати мне его помнить?
Судорожно переведя дыхание, Орсон прищурился.
– Он меня изнасиловал, Энди.
От раската грома задребезжали стекла. Я опустил взгляд на недопитую бутылку вина, зажатую между ногами. Мои пальцы обвили холодное горлышко. Я поднес бутылку ко рту, вылил в горло изрядную порцию каберне и сказал:
– Ничего этого не было. Я смотрю тебе в глаза и вижу…
– А я смотрю тебе в глаза и вижу, что ты знаешь правду.
– Ты лжешь.
– В таком случае почему у тебя в груди это странное чувство? Как будто в желудке пробуждается нечто такое, что ты не трогал уже много лет?
Отхлебнув еще один большой глоток, я поставил бутылку между ногами.
– Позволь рассказать тебе одну историю, – начал Орсон. – Посмотрим…
– Нет. Сейчас я вколю тебе вот это, чтобы я смог выспаться. Я не собираюсь сидеть и слушать…
– У тебя на головке члена есть ожог от сигареты?
Мне показалось, будто у меня по спине поползли полчища муравьев.
– И у меня тоже, – сказал Орсон.
– Ничего этого не было. Теперь я все вспомнил. Это выдумка, которую ты сочинил, после того как соседские ребята обнаружили труп.
– Энди!
