– Хочешь врезать ему? – спрашивает он, хотя бить теперь уже нечего.
– Нет.
Орсон бросает камень в лужу, подходит ко мне и усаживается рядом. Я сгибаюсь пополам; меня начинает рвать. Когда наконец снова выпрямляюсь, я спрашиваю:
– Что он сделал с тобой?
– Засунул свою штуковину мне в зад.
– Зачем?
– Не знаю. Смотри, я покажу тебе еще кое-что.
Орсон показывает свой крохотный член. На кончике головки волдырь, и при виде его я снова заливаюсь слезами.
Подойдя к Уилларду, я переворачиваю его на спину. Теперь у него больше нет лица. Его голова напоминает мне разбитый арбуз. Я нахожу у него в кармане промокшую пачку сигарет. Зажигалка лежит в пачке, я достаю ее и одну сигарету и подсаживаюсь к брату. Зажигаю сигарету, спускаю штаны и клеймлю себя.
– Мы с тобой по-прежнему одинаковые, – говорю я, всхлипывая от нахлынувшей боли.
К тому времени как собаки нашли Уилларда Бейса, в нем уже вовсю копошились черви. И хотя родители запретили нам до конца лета играть в лесу, похоже, они так и не заметили, что над их детьми надругались.
Странно. Я не помню, как забыл все это.
* * *
После того как Орсон закончил, надолго воцарилась тишина. Темнота в машине стала кромешной, вокруг бушевал буран.
– Полагаю, ты считаешь, что это многое объясняет, – наконец нарушил молчание я.
– Нет. Ты хочешь знать, что я думаю? Я думаю, что, даже если б с нами не случилось то, что случилось в тоннеле, мы бы с тобой все равно оказались в этой пустыне. Я такой, какой есть, не потому, что меня изнасиловали, когда мне было двенадцать лет. Уиллард Бейс только подлил масла в мой огонь. Когда ты наконец это поймешь?
– Что?
– То, что в тебе это тоже есть.
– Я это вижу, Орсон.
– И?..
– И я это ненавижу. Боюсь. Уважаю. И если б мне хотя бы на мгновение показалось, что это способно повелевать мною, я бы приставил пистолет к виску. Ну, а теперь пора делать укол.
Глава 33
Когда я проснулся, шума ветра слышно не было. Часы показывали 10.00. Орсон дышал глубоко и размеренно, и хотя я хорошенько его встряхнул, он даже не пошевелился.
В машине стало нестерпимо жарко, и я отключил печку. Затем включил стеклоочиститель, и щетки сгребли толстый слой снега. В ветровое стекло ударил солнечный свет, ослепительно яркий.
Над капотом поднимался высокий сугроб. Окинув взглядом белую пустыню, я увидел лишь спутанные ветки высоких кустов полыни, кое-где торчащие из снега. Безоблачное небо было синим, словно цветок орхидеи.
В нескольких милях впереди я увидел белую горную цепь, и у меня мелькнула мысль, не та ли это самая, что поднималась позади бревенчатого дома и сарая.
Глядя на спящего рядом брата, я почувствовал, как мне стиснуло грудь. Ублюдок! Мне снилось, как Уиллард Бейс заставляет меня взять в рот его член. Ярость осталась – гноящаяся рана в животе, и чем больше я гнал ее от себя, тем сильнее она разбухала. Напрасно брат поступил так со мной.
– Орсон, просыпайся! – Я хлестал его по лицу до тех пор, пока у него не открылись глаза.
– О господи, – пробормотал он, усаживаясь. – Намело фута три! – Потянул шею так, что хрустнули позвонки. – Опусти мое стекло. – Стекло в двери поползло вниз, и Орсону на колени упал ком снега. – Я вижу свой дом! – воскликнул он.
– Где?
– Две черные точки на горизонте.
Я всмотрелся в открытое окно.
– Ты в этом уверен?
– Здесь в радиусе пятнадцати миль нет других построек.
– Далеко до него?
– Полторы-две мили.
Перегнувшись на заднее сиденье, я достал из чемоданов охапку одежды и бросил все на приборную панель.
– Я освобожу тебя от наручников до тех пор, пока мы не дойдем до твоего дома.
– Ты собираешься пойти прямо сейчас? – изумленно произнес Орсон. – Нам ни за что до него не добраться!
– Орсон, мы ведь его видим. У нас осталось горючего меньше четверти бака. Этого не хватит, чтобы греться еще одну ночь; а что, если разразится новый буран? Мы идем.
– Эта одежда из водоотталкивающей ткани?
– Нет.
– Тогда даже не думай об этом. Хлопчатобумажная ткань промокнет насквозь и замерзнет, а по такому глубокому снегу нам потребуется несколько часов, чтобы добраться до дома. Ты знаешь, что такое обморожение?
– И все-таки я готов рискнуть. Я не собираюсь провести еще одну ночь здесь вместе с тобой.
Я достал ключ от наручников.
– Прости за то, что я рассказал тебе про Уилларда, – пробормотал Орсон. – И еще, Энди…
– Что?
– Ты сможешь забыть снова?
– Не говори мне больше ни слова, твою мать!
* * *
Снег лишь немного не доходил мне до пояса. Я еще никогда не ходил по такому глубокому снегу, что каждый шаг требует усилий, которые нужны годовалому малышу, чтобы взобраться на очередную ступеньку лестницы. Я заставил Орсона идти в нескольких ярдах впереди. Как он и предсказывал, не сделали мы и пятидесяти мучительно медленных шагов, как ледяная вода начала просачиваться сквозь спортивный костюм. Мы прошли с четверть мили, когда первый ледяной ожог поразил мои ноги выше коленей. Казалось, тысячи иголок разом вонзились в раскрасневшуюся кожу. Идти было больно. Стоять тоже было больно, а к тому времени, как мы преодолели сквозь сугробы около мили, и глаза у меня также горели от ослепительного хрустального света. Я недоумевал, как у меня могло хватить ума отправиться к этой крошечной черной точке, которая по-прежнему, казалось, оставалась у самого горизонта.
Орсон без устали шел впереди, не выказывая никаких признаков усталости или боли. А для меня жжение в ногах стало настолько невыносимым, что лоб покрылся капельками холодного пота.
– Подожди! – крикнул я, и Орсон остановился.
Он находился в двадцати шагах впереди, укутанный в две футболки, свитер, толстовку и черную кожаную куртку. Ноги его распухли кальсонами, спортивными штанами и джинсами, которые я достал для него из чемодана Уолтера.
– В чем дело? – спросил он.
– Просто мне нужно передохнуть.
Постояв немного, я взвалил наполненный продуктами чемодан на голову, и мы продолжили путь. Вскоре я почувствовал, как у меня начинают неметь ступни и ноги, и я стал бороться только со жжением в глазах. Облегчение приходило лишь тогда, когда я закрывал их, однако я не мог держать глаза закрытыми долго, чтобы унять боль, так как впереди меня шел Орсон, без наручников.
Когда до бревенчатого дома оставалось всего три футбольных поля, мои ноги полностью лишились чувствительности. У меня из головы не выходило медицинское определение снежной слепоты, которое я нашел, работая над «Синим убийством», – прямой ожог роговицы глаза. От одной мысли об этом у меня слезились глаза, и я сосредоточился на том, как запру Орсона в пустой комнате, а сам засну под его шерстяным одеялом в блаженной темноте дома.
