И последнее. Знай, что жизнь твоей матери зависит от твоего поведения здесь. Ну, а теперь у тебя за плечами долгое путешествие. Отдыхай сколько тебе будет угодно, а когда будешь готов узнать, зачем я привез тебя сюда, постучи в дверь.
Вернувшись на кровать, я прижался к зарешеченному окну и снова уставился на унылую, безжизненную пустыню. Мои глаза наполнились слезами. Если не считать гонимого ветром перекати-поля, разбрасывающего свои семена, все было неподвижно. Пустошь, мертвая земля, которая в другое время, возможно, показалась бы по-строгому красивой. Однако сейчас я находился в таком состоянии, что пейзаж за окном только усилил мрачное предчувствие. Вытерев глаза, я с гулко колотящимся сердцем подошел к двери.
Глава 4
В середине прочной деревянной двери была прорезана щель высотой шесть дюймов и шириной фут. Опустившись на корточки, я надавил на лист железа, закрывающий щель, но тот даже не шелохнулся. Поднявшись на ноги, я глубоко вздохнул. Я бесконечно устал, остро чувствовал голод. Не было никакой возможности определить, как долго я пролежал здесь без сознания. Мои руки, покрытые следами от уколов, болели.
Я робко постучал в дверь и вернулся на кровать. Послышались приближающиеся шаги, мягко ступающие на камень. Железный лист скользнул вверх, и я успел мельком увидеть соседнее помещение: книжные шкафы, картотека, белый керосиновый обогреватель, обеденный стол…
На место листа спустилась упаковочная пленка. За щелью стоял человек, но я смог разглядеть сквозь мутный пузырчатый полиэтилен лишь нечеткий силуэт.
– Подойди ближе, – сказал неизвестный.
Я медленно двинулся к двери. Когда я был в нескольких шагах от нее, он сказал:
– Стой! Повернись!
Я развернулся и стал ждать. Зашуршала полиэтиленовая упаковка, и я предположил, что неизвестный убрал ее и теперь изучает мое состояние. Через какое-то время он сказал:
– Подойди к двери.
Щель была проделана на уровне пояса, и я, приблизившись к двери, опустился на корточки и попытался в нее заглянуть, но неизвестный остановил меня.
– Нет, нет, не смотри на меня. Сядь спиной к двери.
Я повиновался. Хотя мне было жутко страшно находиться в непосредственной близости от своего врага, я заверил себя в том, что он притащил меня в эту пустыню не для того, чтобы убить сразу же, как только я приду в себя.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил неизвестный, и в его голосе я уловил искреннее беспокойство.
Не осталось ничего от того человека, который разговаривал со мной по телефону. В голосе звучали жужжащие нотки, как будто неизвестный использовал какое-то речепреобразующее устройство. Хотя голос казался мне знакомым, я никак не мог определить, кому он принадлежит; к тому же я не доверял своим органам чувств после того, как провел неизвестно сколько часов без сознания, в трясине наркотиков.
– Меня шатает, – как можно сдержаннее произнес я. У меня не было никакого желания выводить неизвестного из себя.
– Это пройдет.
– Ты написал эти письма? Ты убил учительницу?
– И да, и нет.
– Где я?
– Достаточно будет сказать, что ты посреди пустыни, и если вздумаешь бежать, умрешь от жажды и теплового удара задолго до того, как достигнешь границ цивилизации.
– Как долго я…
– Закончим с вопросами относительно твоего так называемого заключения. Я не скажу тебе, где ты находишься и сколько времени здесь пробудешь.
– А что ты мне скажешь?
– Ты здесь, чтобы получить образование. – Неизвестный помолчал. – Скоро ты все поймешь. Суть твоего обучения станет ясна в самое ближайшее время. Так что прояви терпение.
– Пожалуйста, могу я получить свои вещи?
Неизвестный вздохнул – первый признак раздражения, зреющего у него в груди.
– Мы обсудим это позже. – Но тотчас же его голос смягчился, потерял резкость. – Эндрю, притворись, что ты маленький ребенок. Крошечный, беспомощный ребенок. И прямо сейчас, в своей комнате, ты находишься в материнском чреве. Ты не знаешь, как пользоваться органами чувств, как думать, как рассуждать. Положись во всем на меня. Я научу тебя заново, как воспринимать окружающий мир. Первым делом я накормлю твое сознание. Обогащу его плодами самых блистательных мыслителей в истории человечества.
Белая рука просунулась в щель, отодвинув упаковочную пленку, и бросила на пол книгу.
Подняв книгу, я увидел, что это «Государь» в твердом переплете.
– Вот твоя первая трапеза, – продолжал неизвестный. – Макиавелли. Это настоящий гений. Бесспорно. Ты знаешь, кто такой Ганнибал, карфагенский полководец, разоривший Рим? Он провел свое войско через Альпы вместе с боевыми слонами.
– Я знаю, кто такой Ганнибал.
– Так вот, Ганнибал набирал свое войско по всему побережью Средиземного моря и в Восточной Европе, но что самое примечательное, между воинами не было распрей. Разные народы, разные вероисповедания, разные языки, но никаких распрей. И знаешь, что обеспечило этот мир? – спросил неизвестный. – По словам Макиавелли, «это можно объяснить только его нечеловеческой жестокостью, которая, вкупе с доблестью и талантами, внушала войску благоговение и ужас; не будь в нем жестокости, другие его качества не возымели бы такого действия». – Он умолк, и какое-то время я слышал только шум сухого, обжигающего ветра за окном и возбужденное дыхание своего тюремщика. – «Бесчеловечная жестокость», – повторил он. – Меня дрожь пробирает. – Его голос наполнился страстью, словно он обращался к своей возлюбленной: – Итак, сегодня же принимайся за чтение, и завтра мы обсудим книгу. Ты хочешь есть?
– Да, я умираю от голода.
– Хорошо. Я сейчас приготовлю ужин, а ты приступай к чтению. Надеюсь, жареные креветки с вермишелью тебе понравятся.
Убрав упаковочную пленку, неизвестный опустил на место железный лист, закрывая щель. Убедившись в том, что он ушел, я облегченно уронил голову и неподвижно застыл, одетый в белый махровый халат, уставившись невидящим взглядом в пол.
* * *
Маленькая лампа, прикрученная к стене, испускала тусклый свет, едва достаточный для того, чтобы различать буквы. Поскольку мою сумку тюремщик мне еще не вернул, очков у меня не было, и мне приходилось напрягать зрение.
Прочитав половину книги, я уронил ее на пол. Мне хотелось надеяться, что для неизвестного этого окажется достаточно. Когда я, протянув руку, погасил лампу, сквозь прутья решетки в комнату проник умиротворенный свет полной луны, мягкий и ровный. Мне было бы страшно провести здесь первую ночь в полной темноте новолуния.
Духота, накопившаяся в маленькой комнате за целый день палящего солнца, сделала воздух невыносимым, и хотя с наступлением ночи пустыня растеряла жар, в замкнутом помещении он оставался. Поэтому после захода солнца я открыл окно, и теперь в комнату проникала сухая прохлада ночной пустыни, заставляя меня укутаться тонким шерстяным одеялом.
