— Не знаком до сей поры, — перекрестился Упырёв.
— Прощения просим, — поклонился ему Фирюлин. — Я уже потом, когда на острове хоронился, почуял, что за брата меня приняли, за покойника. Да поздно спохватился. А тогда, у окна, я сам здорово перетрухнул, врать не буду. Показалось мне, что Селим уже на хвосте у меня сидит. Вот и дёрнул на остров прятаться, да засветился там с этим гусем. Не жрал почти двое суток вот и подхватил его ненароком. Гусь мал совсем, так, утёнок…
— Кто тот человек? Что за Селим? Вы только что упомянули его.
— Смерть это братова, а попадись я, и моя будет. Осетин проклятый. Я от него на острове спрятался. Сумасшедший он. Ему под руку не попадайся. Любого положит ради хозяина. Тихон им верховодит. Если до рассвета взять его не успеете, натворит бед. Или упрёт в город. Там его не достать. Там у него схрон понадёжней будет.
Мужичок пугливо сжался, смолк.
— Продолжайте, продолжайте, Фирюлин, — подтолкнул замолкнувшего Ковшов. — Что вам известно о взаимоотношениях вашего брата с работниками колхоза?
— Брат, когда его замели в городе с «краснухой», подал весточку на волю, что за «паровоза» идти не собирается, всухую на нарах париться не желает. Да, и товар не его был. Икру и рыбу Тихон ему тарил, он только по городу её расфасовывал, по надёжным людям развозил. Когда весточка дошла, Тихон подтвердил, что в накладе брат не останется. Тогда братан всё на себя и навесил, а как отмотал срок, вернулся, расчёт сполна получил. Одно его не устраивало — не брали они его назад. Расплатились, мол, а к ним нельзя. Замазан, ментов наведёшь. Я братану твердил, — не обижайся, порядок такой. Он не дурак, понимал, но заедало его. Своей шкурой их спас, а они с ним деньгами расплатились. Аким, он такой, раз в башку что втемяшится, не выбьешь. У них чуть ли не на ножи выходило. Тихон, тот здоровенный, не попрёшь особенно, но Аким, хоть и ростом мал, а в драке хваткий. Попадало ему от Тихона, но он не отставал. А потом вдруг появился этот Селим, кавказец. Бешеный мужик. Он зубами глотку готов перегрызть за Тихона.
Мужичок снова поёжился, боязливо по сторонам зазыркал.
— Как-то встретил я Акима в городе, он рассказал: натравил Тихон на него кавказца, тот его чуть было не убил из ружья. После этого братан притих, в городе хотел остаться, но работы не нашёл. Вернулся опять в деревню. Баба у него там была, подыскал, на морду никакая, но всё, что мужику надо, сделает, накормит и обмоет. А потом, рассказывал, что сдружился с Медведем, здоровым мужиком. Видел я Медведя того, в город они вместе приезжали с Акимом. Действительно, настоящий медведь, с таким и против Тихона не страшно, и Селима усмирить можно.
Фирюлин опять осёкся и замолчал. Ковшов не спускал с него вопросительного взгляда.
— Здоровый мужик был, да, видать, не сладил и он против этого кавказца. Сдаётся мне, не просто Селим псих, как брат говорил, не простой он уголовник. За ним верёвка покрепче тянется. Не один, тот ещё узелок, но это не моя забота, вам, гражданин прокурор, разматывать. И Тихон, и председатель колхоза довольны им были.
— Вы что же, считаете, что Селим занимался сбытом икры и рыбы в городе вместо вашего брата?
— Нет. Ему это не поручалось. Больной он. Возил товар в город кто-то другой. Не моего ума дело. Селим снасти ставил и рыбу добывал. Он на людях не рисовался.
— А с чего вы взяли, что обо всём было известно председателю колхоза?
— Ну как же? — откровенно удивился наивности Ковшова Фирюлин. — Председатель и Тихон вдвоём всем делом и заправляли, два сапога — пара. Тихон без Кондратича ничего делать не мог. Спросите в деревне любого мальца, каждый знает, в чью дуду зять председателя дудит.
— А вам откуда это известно?
— Да брат рассказывал. Он на них двоих прежде работал до того, как сесть. На Тихона и Деньгова. С председателем, правда, напрямую не контачил, но Тихон завсегда на авторитет Деньгова ссылался. И срок братану в колонии отмерили до чудного; смилостивились только благодаря заступке Кондратича.
— А вам и это известно?
— Догадливым уродился. Жаль братана, я его уговаривал плюнуть на всё. В городе нам бы дело нашлось. Да сильно задел его за живое этот Селим, а брат обид не прощает. Всё своего часа дожидался. Но Бог не дал…
— Продолжайте, продолжайте, Фирюлин.
— А что продолжать? Я вам всё сказал, гражданин прокурор. Больше нечего. Брать вам надо Селима. Он вам всё и расскажет. Только сдаётся мне, он так просто в руки не дастся.
— Пока вы мне одни загадки загадываете, — оборвал его Ковшов. — Почему вы считает, что к убийству причастен Жигунов и этот не известный никому Селим? Где он скрывается, кстати?
— А я почём знаю? — взъерошился Фирюлин. — Тихон где-нибудь его от людей прячет, раз в деревне его никто не знает.
— Мне знамо место обитания вражины, — твёрдо и отчётливо в наступившей тишине вдруг вымолвил Упырёв.
Ковшов опешил. Дынин выпрямился. У Фирюлина, казалось, волосы поднялись на голове, сам он дёрнулся и принял позу легавой, застывшей при виде рябчика в кустах.
— По зову Тихона лечил я болезного чужака. Падучая у него случилась, — так же тихо пояснил Упырёв, — Селим не Селим, имя не знаю, но только чужак он. Не наших кровей. Хоронился в мазанке, за двором Тихона.
— Вот! Слыхали? Прав я. Брать его там надо! — выкрикнул Фирюлин.
— Илья! — обратился Ковшов к Дынину. — Зови Петра Ивановича и майора. Срочно!
Логово зверя
Низкую лачужку из камышовых стен, обмазанных когда-то глиной, бесшумно окружили на рассвете, когда розовые блики только-только потревожили горизонт на востоке.
— Не похоже, чтобы в этой развалюхе кто-либо обитал, — с сомнением покачал головой Квашнин, — ошибается Данила Павлович, непригодная она для жилья.
— Не Данила Павлович, а тот… двойник. Это Фирюлин наплёл про кавказца, — буркнул Камиев.
— Всех в деревне знаю, но ни про какого Селима отродясь на слыхал, — пожаловался и участковый Суворин.
— Откуда ему взяться? — сочувственно поддакнул Камиев. — Если верить этому… двойнику, выходит, кавказец целый год в деревне живёт. Днём его никто не видел. По ночам, значит, он промышляет. Кто же его поит, кормит?
— Да, чертовщина получается, — согласился Квашнин.
— Но твой-то дед Упырь ходил его лечить? Значит, он действительно существует! — толкнул в бок майора Квашнин, вытащил пистолет из кобуры, снял предохранитель. — Не сразу выдал знахарь про кавказца. Даже тебе о нём ничего не рассказывал.
— Да я с ним и словом не успел перекинуться, — возразил уязвлённый Камиев. — Все эти два дня мы носились, как угорелые. Не до этого было! В ту ночь и посидеть по-человечески не смогли. Ты, Иваныч, со своей идеей поднял всех на ноги. Ночь под окнами Тихона я без толку, считай… прокемарил.
