Сейчас Суворин, как обычно, занялся охраной фасадных окон. Их в доме Тюнькова было много. Камиев по команде Квашнина перебрался во двор и устроился подле боковых окошек. Убедившись в их готовности, капитан взошёл на крыльцо и негромко постучал в дверь, решив не булгачить хозяев, помня увещевания участкового о мучениях Тюнькова с больной женой.
Ответа не последовало, но в доме зашевелились. Квашнин подождал терпеливо и постучал ещё раз, настойчивее, сильнее, громче.
Бесполезно. Не ответили. Голоса не подали. К двери никто не подходил. «И этого в доме нет», — подумал Квашнин и, нажав плечом на полотно двери, подёргал металлическую блестящую ручку. Дверь сдвинулась, но устояла.
— Милиция! Хозяева, открывайте! — крикнул Квашнин и основательно приналёг на дверь, та жалобно скрипнула, треснул внутренний засов, и Квашнин завалился внутрь.
Зазвенели вёдра, на которые он наскочил, обдав ему ноги холодной водой, грохнулась лавка за ведрами, что-то ещё упало перед ним, но капитан устоял, благо, прихожка, в которой он оказался, была невелика и позволила ему опереться на стену. Никто Квашнина не встречал. Но с улицы послышался откровенный шум, подхлестнувший его, и он рванулся внутрь дома. Одну комнату, кажется, кухню, проскочил мельком. Во второй, оказавшейся просторной и светлой, окно было распахнуто. Занавеска полоскалась на ветру. Мужик, раскорячившись на подоконнике, в трусах и в майке стоял с вздёрнутыми вверх худыми руками на полусогнутых волосатых ногах. Картина была нелепа и смешна.
Под окном бодро торжествовал Суворин с задранным к животу мужика пистолетом.
— Давай к нам, шалун, — снисходительно поманил мужика Квашнин, не опуская своего пистолета. — Что это ты с утра в окно прыгать задумал? Я же команды не давал.
Мужик, скукожившись на подоконнике, нерешительно раздумывал.
— Спускайся, Ефрем, — посочувствовал ему Квашнин. — В ногах правды нет. Чтой-то ты гостей без радости встречаешь? Напужался весь. Слезай. Устраивайся.
Тюньков, совсем сконфузившись, помялся близ окна, без особого задора спустился на пол, застрял посредине, словно в чужой комнате.
— Проходи, Ефрем, не стесняйся. У себя дома-то. Я, если и кусаюсь когда, то только от злости. Но ты же не будешь меня больше злить? А, Ефрем?..
Тюньков не подавал голоса, приходил в себя. Трусов и майки он явно начал стыдиться.
Однако человек с пистолетом не предлагал ему одеться, как и не предлагал сесть, поэтому ему ничего не оставалось, как стоять столбом и ждать своей участи. Квашнин между тем ловко закрыл окно, заглянул для убедительности во все комнаты и, плюхнувшись усталой спиной на редкий в такой провинции кричащий красками диван, только тогда принялся рассматривать торчащий перед ним живой монумент.
— А я всё боялся жену твою потревожить. Где хозяйка-то? — как ни в чём не бывало по-свойски спросил Квашнин.
— Нет её, — хмуро выдавил из себя Тюньков, — на прошлой неделе в город отвёз. Занемогла совсем. В больнице она.
— А потом к ней и дружка своего свёз, Селима, — весело вставил капитан, — тот тоже занемог?
— Приказали, повёз, — ответил Тюньков, но прикусил язык, примолк, поздно спохватившись.
— Это кто же приказал?
— Велели, отвёз.
— Кто велел?
— Тихон, кто ж ещё.
— А куда же ты его отвёз?
— Вы же знаете сами, в больницу.
— Знать-то я знаю. В какую?
— Псих же Селим. В психушку и велели его отвезти.
— А ты чего в окно рванул?
Тюнькова перемкнуло. Здесь ему требовалось время для ответа. Бессонная ночь, видно, давила на виски. Утренняя встряска перемешала всё в его голове. Суровый человек с пистолетом яростными вопросами загонял его в угол, не давал осмыслить ответы. Они выскакивали автоматической очередью, настигали, мешали придумывать небылицы; страх и предчувствие неизбежного ужасного краха ослепили разум Тюнькова.
— Кого напужался? Знал ведь, что мы придём? Знал? Говори! — заорал Квашнин.
В комнате, примостившись на стуле и прямо на раскрытой кровати, бесцеремонно уже расположились милиционеры. В одном Тюньков сразу разглядел участкового, второй тоже был ему знаком. Хмурый майор, оценивающе изучая тощую фигурку шофёра, нетерпеливо растирал кулаки один о другой.
— Мне б одеться… — начал Тюньков.
— Успеется! — жёстко оборвал его Квашнин. — Селим сам обоих бракашей грохнул? Или ты ему помогал?
— Рукой я их не трогал, товарищ начальник, вот те крест!
— Где же ты был? Сейчас будешь врать, что и не видел?
— Дак откуда? Он же ночью их там у снастей кончил, — выпалил и испугался Тюньков.
— Ах, Ефрем, Ефрем, с кем же ты связался, бедовая башка? Тихон Жигунов про убийства знал?
— Догадывался. Они с председателем поэтому и уехали из города на свадьбу.
— Вместе с председателем?
— С Полиэфтом Кондратьевичем. Но кто думал, что так всё обернётся? Тихон велел пугнуть Гнилого как следует, чтобы снасти не трогал. А тот, осетин бешеный, завёлся.
— Где же вы ружьё схоронили? — проверил Квашнин.
— А утопло оно прошлой ночью.
— Прошлой ночью, говоришь?
— По вашим милиционерам тот козёл стрельбу открыл. Вы же знаете. Не задел никого?
— А тебе откуда известно? Ты что с ним был в лодке?
— Я совсем башку не потерял, чтобы из-за рыбы под пули лезть…
— Кто поведал?
— Да он же и рассказал, Селим. Зверь и есть. Ночью видит и слышит, пуще зверя.
— А ты у него на подхвате?
— Нужен он мне… Псих сумасшедший. Я сам по себе.
— Ну, если сам по себе, — успокоился Квашнин, — вот давай и поговорим мирком обо всём обстоятельно и не торопясь. Ты присаживайся, Ефрем…
— Иванович, — тоскливо подсказал Тюньков.
— Присаживайся, Ефрем Иванович, — почти участливо указал на стул против себя Квашнин, — и рассказывай всё по порядку. Когда эти козлы начали ваши снасти проверять? Когда рыбу потрошить? Когда достали за живое Тихона?
— Так это долго рассказывать…
— А куда нам спешить? Ты убийцу отвёз в больницу?
— Отвёз.
— Ну и хорошо. Кому сообщил об этом?
— Жигунову.
— Полиэфт Кондратьевич тоже в курсе?
— А без него Селима в психушку и не приняли бы.
— Ну вот. Раз без него не приняли бы, значит, без него и не выпустят, — успокоил Тюнькова вдруг ставший заботливым Квашнин. — Чайком, может быть, побалуемся? Ты как, Ефрем?
— Да, можно, — безразлично махнул рукой Тюньков. — Чего уж теперь…
