Клавдий свято запомнил этот урок и постарался оградить себя от любой случайности. Более того, такой охраны, какую он создал вокруг своей августейшей особы, не знали правители Рима. Даже устраивая празднества и пиры, он приказывал обыскивать приглашённых гостей, не делая скидок знатным вельможам и исключения женщинам. Мягкотелый с виду, размазня и увалень, как его окрестил в пору юности ещё сам Калигула, Клавдий лишь притворялся под личиной невежды и придурка, а когда облачился в тогу повелителя, редко проявлял милосердие. Его твёрдой рукой были отправлены на плаху три десятка неверных сенаторов и казнено более трёхсот смутьянов из сословий всадников.
Нет, Клавдий не был телком! Но где он, могучий муж? Правильно говорят древние, история ничему и никого не учит. Она трагически повторилась и надругалась над его судьбой. Тривиальный финал опустил занавес его жизни. Осмотрительный диктатор отравлен любимым блюдом за трапезой. В обманчивой покорности мальчишки и за любвеобильными ласками проказницы жены он не узрел коварных убийц.
Потомку Агенобабров было тогда всего семнадцать лет. Сенека наблюдал, как его воспитанник, его рыжеволосый ученик ликовал, плохо скрывая свои чувства, но, что греха таить, тогда строил большие планы и он сам, Сенека, его наставник и учитель. Потом всю оставшуюся жизнь стыдился и корил себя за слабость и честолюбие, но тогда поддался капризам юнца и его матери и разразился заказным критическим памфлетом, в котором безосновательно оскорбил покойника. А далее допустил совсем непростительный поступок. В очередном философском трактате о мудрости, который преподнёс Нерону, прозрачно намекнул, что, когда император управляет государством, опираясь на разум и опыт мудрых учителей, возраст не помеха.
Сейчас он не позволил бы себе и подумать об этом, но тогда…
Он был молод, полон надежд и высоких свершений. Он даже не вспомнил, что наступил на свою честь и потерял достоинство. Слава мудрого Аристотеля, воспитавшего великого Александра, завоевавшего весь мир, затмила ему разум. Кровь ударила в голову.
Теперь он проклинает себя за это. Но, увы, сделанного не исправить, прошлого не вернуть…
Тогда, купаясь в эйфории власти своего воспитанника, надевшего на золотые кудри императорский венец, Сенека пел гимны новому повелителю, надеясь, что тот не оставит его незамеченным. На первых порах почти всё так и было. Как они замыслили с неразлучным соратником, доблестным Афранием Буром, командиром преторианской гвардии…
Луций Анней Сенека тяжело опустился в любимое изящное кресло из слоновой кости, один из первых подарков Нерона после вступления во власть, задумался, забарабанил тонкими сухими пальцами по золотым холодным подлокотникам. Сон совсем покинул его.
Последние несколько месяцев он почти перестал отдыхать. И со временем научился не чувствовать усталости от бессонницы. Наоборот, промучившись всю ночь в воспоминаниях, мрачных видениях или грустной ностальгии, он встречал восход солнца с горячим, душившим его немощную больную душу восторгом, до слёз на глазах. Сладостный рассвет омывал его истерзанное в ночных муках сердце и рубцевал раны. Он оживал, заново рождаясь, чтобы вновь умирать следующей ненастной ночью. Но чудо! Он страстно ждал нового ночного бдения, чтобы опять листать страницы прожитого, радоваться и страдать. Этот навязчивый дурман одолевал его, словно неведомое зелье. Но что ему оставалось? Всё было там, в прошлом…
Днём ему становилось хуже. Во всех уголках опустевшей усадьбы, в зарослях сада, на тёмных аллеях, в затихших строениях он чуял беду. Порой за спиной ему слышались крадущиеся шаги. Интуиция никогда не подводила его. Опасность и страх крались за ним, прячась в лохмотьях темноты коварных закоулков.
Мучаясь в изгнании, однажды он не выдержал. Проклял неизвестность и взмолился о любом исходе, но только немедленном. Умаслив чванливого Нарцисса, которого ещё слушал деспот, он добился аудиенции у Нерона, отрёкся от всего нажитого в его пользу, поклялся в своей верности. Безвинный, он испрашивал прощения. Но меднорожий богатства не принял, а значит, затаил угрозу. Заверив, что не держит на него никакого зла, фактически дал понять, что жизнь бывшего наставника теперь ничего не стоит и ему следует считать лишь дни, когда приговор осуществится. Вернувшись в поместье, Сенека застыдился своей минутной слабости.
Великий Сенека не имеет права на трусость! В одном из своих писем к Луцилию он провозгласил: мы презираем тех, кто из боязни боли ни на что не отваживается и теряет мужество. Сказав это, он отсёк себе путь к иному образу жизни, к другому поведению, но вот непростительно дрогнул перед ничтожным тираном!..
Сенека впал в забытьё, прикрыл тяжёлые веки. Перед его сознанием заструились видения далёких дней детства и юности.
Посланный на землю богами, он пришёл в человеческом обличье к людям, родившись от матери и отца в гордом славном городе Кордове. Но угодил в самое тяжёлое и тревожное для республики время. Республика погибала, терзаемая тиранами в междоусобных сварах, а великие люди Рима ничего не могли с этим поделать. Один он, Луций Анней Сенека, знал, что следует предпринять. Но познал он это не сразу. Предшествовало этому длительное и настойчивое постижение истины. Его учителями были известные философы: стоик Аттал, пифагореец Сотион, киник Деметрий, Фабиан Папирий из школы Секстия Квинта. Но более всех Луций Анней ценил и уважал славного Посидония.
Он рано стал знаменит, а ворвавшись, словно свежий ветер к дремавшим старцам в сенат, ошеломил всех великолепием ораторского искусства, вызвав гнев и зависть Калигулы и едва не сложив по этой причине голову. Тогда над ним грянули первые раскаты грома…
Сенеку сразу полюбил народ, а женщины благоволили ему и сходили с ума от ревности. Тогда, при первом успехе, народ своим неистовым чувством мог погубить его, но спасла женская любовь, оказавшаяся более совершенной; наложница, не дающая проходу молодому оратору, вымолила у беснующегося Калигулы прощение, слукавив, будто выскочка оратор неизлечимо болен и скоро отправится в подземное царство из-за недуга. Плутовке, пользующейся покровительством тирана и ублажающей его ласками, не стоило особого труда выпросить поцелуями всего лишь одну человеческую жизнь.
Затем ненасытная Мессалина возжелала иметь его среди своих многочисленных любовников, но он, ещё неискушенный в амурных интригах, отказал её притязаниям и вновь едва не погиб. Нет ничего опасней отвергнутой женщины, а если это женщина к тому же обладает почти неограниченной властью, она становится сущей фурией.
Сгорая в пламени злобы, раздосадованная Мессалина обрекла его на смерть, ловко увлекла в капкан и обвинила в прелюбодеянии с опальной сестрой Калигулы Юлией Ливиллой. Лишь заступничество Клавдия спасло его тогда. Ему была оставлена возможность жить, но только в изгнании от императорского двора и Рима. Почти десять лет суждено было ему мучиться на Корсике.
Как страдал он в далёкой от столицы провинции! Как проклинал несправедливость всесильных! Как тяготил его несчастный рок! Конечно, он не терял зря времени. Работал над собой, занимался философией, писал сам, но все его помыслы были там, в славном Риме.
